Я проиграл еще одну партию. Кто-то сбегал к лоцману, а кто-то на дебаркадер, и теперь Григорий играл на трех досках, все так же спокойно покуривая, отвечая почти мгновенно. Было ясно, что он видит расположение фигур на всех трех досках так же, как и мы, но держит все это в памяти. Только однажды он сбился, но выяснилось, что виноваты мы сами: механик, игравший на второй доске, неправильно назвал свой ход.
Это было неожиданностью. То, что Григорий был способным человеком, не представляло для меня секрета, но такое!..
— Теперь я могу сделать короткое «хо-хо-хо», — сказал он, приподнимаясь.
Последний его противник тщетно старался уйти от очередного мата, и вся команда наперебой подавала ему советы.
Слава о чудесном игроке с «Центавра» — так назывался наш корабль — мгновенно распространилась по Дунаю. В маленьких «бадегах» по обоим берегам Дуная к нам подходили чешские, болгарские, румынские, сербские моряки и предлагали сыграть с ними. Вокруг заключались пари, а поражения и победы мы запивали чудесным вином из Миланово, маленького городка на югославской стороне, с недостроенной высокой эстакадой на берегу: ее строили гитлеровцы, да не дали достроить партизаны.
Теперь я совсем по-другому смотрел на Григория. Он стал чем-то большим, чем товарищ, друг. Исподволь я завел с ним разговор о будущем, повернул на то, что без математики сейчас ничего не сделаешь. Мои одинокие занятия анализом теперь ожили: у меня появился ученик, и какой ученик! Часами мы просиживали за доказательством тончайших теорем из «Теории функций действительного переменного», томик Александрова и Колмогорова я привез с собой.
Григорий обладал незаурядным математическим вкусом. Кое-что ему не нравилось, и тогда я изобретал новые доказательства, менял подход. Позже я показал тетрадку с этими доказательствами знакомому математику. Тот внимательно их просмотрел и обещал содействие в издании новых доказательств в виде отдельного сборника, но…
Прошли годы. Григорий уехал на Сахалин. Както он разыскал меня в Москве. Мы пошли с ним в Третьяковку.
— Я, сидя на Сахалине, мечтал: приеду в Москву и пойду с тобой, обязательно с тобой, в Третьяковку. Ведь ты это знаешь назубок.
— Ну, конечно, Григорий, а как же… — сказал я и буквально через минуту ужасно опростоволосился. Мы подошли к одному из бронзовых бюстов работы Шубина. Кажется, это был бюст императора Павла. На его литой груди висела цепь с крестом Мальтийского ордена.
