— Радиограмма с той стороны фронта. — Поручник подал лист бумаги с расшифрованным текстом.
— Чего же вы тянули? — буркнул с неудовольствием майор и, медленно прочитав радиограмму, спросил: — Далеко этот Кандлиц за Одрой?
— Сорок километров. Небольшой испытательный полигон среди леса, северо-восточнее Берлина.
— «Йот-23» прав. Дело с этими противотанковыми снарядами чертовски важное, но пусть он будет особенно осторожен. Именно теперь, когда считанные дни отделяют нас от конца войны...
Ожидание в неуверенности — самая глупая штука на этом свете. В сложной обстановке, когда понимаешь, в чем дело, и знаешь, где враг, а где друг, — можно действовать, бороться... Но если не знаешь, то и не поймешь, что происходит.
— Прилип Янек к девушке и оторваться не может, — ворчал Елень, но никто из экипажа в это не верил. Да и сам говоривший тоже.
Чтобы быстрее шло время, они работали еще более старательно, чем при командире. Черешняк под присмотром Еленя чистил ствол пушки. Саакашвили аккуратно укладывал ключи в металлический ящик для инструментов, укрепленный на танке. Однако все думали об одном. Наконец Григорий заговорил:
— Густлик...
— Чего?
— Надо было сказать тому поручнику, что Кос не стрелял.
— A-а, черт! Я же сказал, что никто не стрелял.
— Что нам могут сделать?
— Я думаю, головы не оторвут.
— Глупо, — вмешался Томаш, не переставая двигать банником.
— Что глупо? — насторожился Елень.
— Глупо умирать в конце войны.
— А в начале умнее? — спросил Густлик.
— Тоже нет...
Минуту стояла тишина. Каждый был занят своими мыслями. Черешняк снова спросил:
— Зачем нам за реку идти? Наше ведь только досюда.
— А ты хотел бы, чтобы за тебя другие фашистов добивали? — рассердился Саакашвили.
— Если кабан в огород забрался, ты его только до межи отгонишь? — поддержал Густлик.
— До войны их трещотками пугали, — оживился Томат, вспомнив Студзянки. — А теперь почти у каждого обрез. Выстрелит из засады — и двойная польза: картошка цела и мясо на колбасу есть...
— Могли покрышку проколоть, — прервал его Саакашвили.
— Пешком бы уже сто раз пришел. Гляди-ка, вечереет.
— Ну и что, черт возьми?
Из-за деревьев выскочил Шарик, подбежал к танкистам, заскулил.
— Что такое? — нахмурился Густлик. Он опустился на колени, заглянул под ошейник и, ничего не найдя гам, начал гладить продолжавшего скулить Шарика. — Жаль, что мы его говорить не научили... Что-то случилось, ребята, с нашим командиром.
— А может, ему там весело, и он собаку отослал, — запротестовал Григорий. — Шарик бы в беде его не оставил.
