– Кто же вы всё-таки по работе? – спросила Надежда, когда мы единодушно спровадили на соседний стол дурацкую и подлую бумажку. – Я никак не могу понять. И Серёжка темнит… Я уж и так и этак к нему подлещивалась – отделывается общими словами: чиновник, служака… А мне иногда кажется, вы тоже писатель.
– Ну что ты, Надежда, – сказал я. – Ты мне льстишь. Я всего лишь клерк в аппарате правительства. В Наркомате по иностранным делам… Ох! Вот опять перепутал. Никак не привыкну… По новой конституции надо говорить не «по иностранным делам», а «иностранных дел»… В общем, бумажки перекладываю.
Она смерила меня взглядом; сперва он был просто недоверчивым, а потом как-то вдруг пропитался укоризной.
– Тоже врёте, – сказала она.
Оттого, что мне не поверили, стало обидно.
А может, любопытно. Что же, и она видит меня насквозь, как Маша? Для меня это уже профнепригодность.
– Почему ты мне не веришь?
– Потому что врёте, вот и не верю. От чиновников пахнет пылью или сургучом, – брезгливо сказала она и, помедлив, задумчиво добавила: – А от вас пахнет мёдом.
Всё-таки я тогда угадал, подумал я. Они нас носом и выбирают, и отвергают.
– И что это значит?
– Сама ещё не знаю, – ответила она.
Мы засмотрелись друг другу в глаза. Я опомнился первым, отвернулся. Будто бы выпить. Долил себе из бутылки и, сделав пару глотков, попытался обратить всё в шутку.
– Гречишным или липовым?
Она не поддержала.
– Неважно. Мне важней понять: пчела я или кто.
– Глубоко, – сказал я.
Я не мог понять, кокетничает она или откровенничает, флиртует или раскрывает душу. Слишком уж мне хотелось, чтобы второе. И я прятался за первое.
Из-под потолка заиграли музыку, и Серёжка позвал Надежду танцевать. Она не ломалась, вскочила сразу и, пока он за руку тащил её в свободную часть зала, коротко обернулась на меня, будто прося то ли разрешения, то ли прощения. И тут же отвернулась.
Мой пожилой организм уже просился до ветру. Было ужасно неловко, сидя рядом с Надеждой, время от времени ощущать грешное напряжение в паху, но стократ стыднее оказалась резь в мочевом пузыре. Как только мои молодые замкнулись друг на друга, я поднялся, намекнув лёгкой, никому специально не адресованной усмешечкой, что, мол, не провожайте, дорогу найду, дело житейское, – и отправился, малость уже захмелев.
Пойди я чуть раньше или чуть позже…
В общем, я пошёл именно тогда, когда только и смог перехватить внезапно зацепивший меня взгляд вроде бы незнакомой женщины, как раз встававшей из-за самого неудобного, прямо у выхода из кафе, столика. Она собралась, по-видимому, уходить; если бы она не поднялась, то ни она меня не увидела бы за спинами сидящих, ни я её. Судя по тому, что при ней не было ни друга, ни подруги, я подумал, что она либо не дождалась того, кого ждала, либо, наоборот, кто-то оставил её одну. В её позе, в её движениях была некая безнадёжность; я был бы недостоин своей работы, если бы не умел вычитывать такое влёт. Я отпрянул взглядом, но боковым зрением успел уловить, что, увидев меня, она изумилась и замерла, как бы заколебавшись с уходом; её лицо продолжало маячить у меня перед глазами, пока я искал свой нужник и пока мыл руки потом. А когда я шёл обратно, непринуждённо не глядя в её сторону, то обнаружил, что она снова смиренно сидит на покинутом было месте.
