— Мы еще не женаты.
— Пойдем завтра зарегистрируемся!
— Нет, нет, еще слишком рано.
— Если мы любим друг друга, зачем ждать?
— Я не имею права забыть Конрада так скоро.
На это Аншлаву нечего было возразить. Он нежно гладил Тину. Какое-то мгновение они тихо стояли, погруженные каждый в свои мысли. Потом снова бросались в объятия друг другу, упиваясь близостью до самозабвения, не думая, не помня ни о чем.
А потом Аншлав уходил. Надвигалась ночь, она еще не принадлежала им. Фронтовик, привыкший преодолевать все преграды, не мог оторваться от любимой. Она силком подталкивала его к дверям.
— Я обещала матери: как бы тяжело ни пришлось, замуж выйду лишь через год. Осталось-то неполных полгода. Потерпи, придешь полноправным хозяином.
Хозяином быть Аншлав не хотел. Он звал Тину в свою будку. Вместе с матерью. Уговаривал, чтобы бросила хозяйство и стены, где все напоминало о Конраде.
Тина не соглашалась.
Тогда Аншлав сгоряча воскликнул:
— Начнем все сначала! Попросим землю, построим дом, не твой, не мой, а общий.
— Может быть. Через полгода, когда поженимся.
Внезапно родившаяся мысль о доме, который не будет напоминать о прошлом, воодушевила Аншлава. Теперь он мог уйти, мог оторваться от Тины. Он готов был запеть. Правда, нельзя было петь в голос. Но песня пелась внутри. Он подошел с ней к колодцу, поднял воротом ведро и долго с наслаждением пил прохладную воду. Потом закрыл крышку колодца и пошел домой. Через лето, через Земляничную гору, через лес. Глубоко убежденный, что ничего не может случиться. Шел под щитом своей любви, и она заслоняла его, как заросли орешника — деревенский дом.
По вечерам Аншлав мечтал о новом доме и увлек своими мечтами и Тину.
— Пойдем посадим дерево во дворе нашего будущего дома.
— Разве не поздно уже сажать?
— Я приглядел дубок.
— Дубы прихотливые деревья.
— Наш не заметит перемены.
— Как это?
— Мы своего перенесем ночью, когда люди, жуки, деревья спят.
— Корни не обманешь.
— Не почувствуют. Заберем вместе с корнями и землю, к которой корни привыкли.
— Как мы унесем такую тяжесть?
— Увезем на телеге.
И впрямь в следующую ночь Тина с Аншлавом впрягли в телегу Наманисова Гнедого и поехали к реке сажать свой дубок.
Аншлав шептал:
— Сейчас нельзя громко разговаривать, а то дитя дуба проснется.
Молча, ласковыми руками вдова и фронтовик посадили деревце. Гнедой, сознавая значительность минуты, не тянулся зубами за пучками травы, а стоял смирно.
Свежую землю Аншлав накрыл дерном, чтобы не бросалась в глаза. Люди действительно не заметили, что на берегу реки появилось новое дерево. Только местный мудрец Билзаунес Гудрайс — человек неопределенного возраста, независимо бродивший по округе при всех властях и зарабатывавший на пропитание случайными услугами, удивился:
