«Она как старый лес, куда входишь, поддавшись зазывному, мелодичному шелесту, и вдруг замечаешь, что перед тобой распускается один из тех непорочных цветов, которые можно найти только в лесных глубинах».
Дальше следовала цитата из Судрабкална, по всей вероятности, о той же постановке.
«Изумительная легкость птичьих трелей, что разлиты в музыке, кажется явлением другого мира. Он тоже наш, но существует лишь как предчувствие, бесплотный еще феномен».
Сын и невестка были в полном недоумении. Никогда в жизни их разговоры с отцом не касались оперных постановок.
— В цирк папочка ходил, — вспоминал молодой Валтер. — Когда приезжал в Ригу за покупками, оставался на ночь. И всегда говорил, что попытается раздобыть билет. Когда возвращался, мы спрашивали, что видел, как понравилось. Он неизменно отвечал: «Лучше всех были воздушные акробаты». Мы ведь в цирке не бываем. Туда больше деревенские ходят. Если на работе удается достать билет в театр, другое дело. А папочка о театре и слушать не хотел.
На похоронах Валтера все только и делали, что гадали, строили предположения, но яснее от этого ничего не стало.
Дядя Валтер ушел со своей тайной, и тайна эта раздражала. Как могло случиться такое, о чем в ближайшей округе никто и слыхом не слыхал? Когда здесь друг о друге знают все, включая содержимое шкафа и величину вклада на сберкнижке.
Старому Валтеру скрывать было нечего. Расскажи он, в чем дело, народ посмеялся бы и забыл.
В июне 1941 года Валтеру случилось провести день в Риге. Поезд обратно шел ночью. Валтер бродил по улицам и остановился у оперного театра. Он прожил без малого сорок лет и ни разу не открывал двери театра. Валтер всегда считал, что можно и чего нельзя себе позволить. Борозда не позволяла отрываться от дома, скудный достаток приучил быть скромным в желаниях. Но волна перемен во всей жизни сдвинула его с привычного круга, увлекла с собой и стала швырять. В ушах звенело: открыты все пути! Дорогу способностям! Раз так, отчего ему не пожертвовать один вечер опере? Хоть узнает, что она собой представляет. Валтер даже не поинтересовался, какой спектакль идет. Купил билет, и билетерша, сама приветливость, отвела его на левую половину, показала шестое место в четвертой ложе. Он сидел оцепенев, боясь шевельнуться и жадно впитывал все, что происходило на сцене, в оркестровой яме и в ложе. У него затекли ноги. Но он не смел их вытянуть, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть. И только когда плечом нащупал опору, расслабился. Рассмотрел разукрашенный столб, который поддерживал ложу, — выше над ним, наверное, тоже сидели люди. Он не знал, как тут что называется, но опора ему показалась надежной, как липа в его дворе. Он даже позволил себе взглянуть украдкой на сидящую рядом женщину.
