Тогда мне пришла в голову та фраза из отцовского письма: «Поговорим об этом позже».
И однажды вечером мы и вправду поговорили.
— Но послушай, малыш, если тебе и вправду хочется, почему бы и нет? Надеюсь, ты не вообразил, будто я собираюсь вставлять тебе палки в колёса. Ведь нет на свете ремесла прекрасней актёрского. Только в таком случае надо относиться к этому со всей серьёзностью. Надо работать. Ну-ка прочитай мне что-нибудь.
Как сейчас вижу нас обоих, он в кресле, с улыбкой, а я, стоя перед ним, вне себя от волнения, читаю ему рассказ Родриго о битве с маврами:
Итак, я выступил с отрядам,
И каждый шёл вперёд с неустрашимым взглядом.
Нас двинулось пятьсот; но воинство росло...[6] Едва Родриго завершил рассказ о своих подвигах, отец промолвил:
— Ну что ж, послушай, это совсем недурно. Но поскольку могло бы быть и получше, тебе надо бы брать уроки. Только вот, дай-ка подумать... у кого бы?
— Но папа...
— Нет-нет, — сразу перебил меня он. — Вот я-то тут уж совсем не подхожу. У меня не хватило бы ни терпения, ни строгости. Я бы посоветовал тебе завтра же сходить к Тальбо, с запиской от меня.
— Хорошо, папа.
Тальбо был старым актёром «Театр-Франсез», ушедшим на покой уже с десяток лет назад. Думаю, ему было восемьдесят два года, и обитал он на улице Мартиров в крошечном домике столь же скромном, сколь и неопрятном на вид. Он принял меня без всякой любезности и ворча распечатал записку, которую я ему протянул.
Однако стоило ему её прочесть, как поведение тотчас же переменилось. Он пригласил меня к себе в студию, которая находилась в глубине сада, уселся напротив и предложил:
— Ну прочтите же мне, что знаете, дитя моё.
И я снова принялся за бой Родриго с маврами:
Итак, я выступил с отрядом,
И каждый шёл вперёд с неустрашимым взглядом.
Нас двинулось пятьсот; но воинство росло…
На четвертой строке он перебил меня словами:
— Постойте, мальчик мой, вы же дышать не умеете!.. Вы дышите лёгкими. А дышать надо животом. Ну-ка подойдите поближе. А теперь расстегните-ка свои брюки.
— Что-что?
— Я сказал, расстегните брюки.
Слегка удивлённый, я сделал, что он велел. Тогда он просунул руку за пояс моих брюк и надавил на живот.
— Дышите.
Я послушно задышал.
— Да, так оно и есть. Вы не умеете дышать.
И, вновь застегивая свои брюки, я увидел, что он тем временем расстегивает свои.
— Дайте-ка мне вашу руку.
И тут настал мой черёд просунуть руку в брюки престарелого актёра. Признаюсь, мысль отказаться даже и в голову мне не пришла, настолько многообещающим был его взгляд... Хотя вот уже несколько минут, как я дал себе слово, что ноги моей больше не будет у этого старикана.
