— Слушаюсь, — был ответ конюха, — стало быть, приведу двух других.
— Да нет же, — возразила она. — Не двух других. Вы снова приведёте вот эту... и найдете ещё одну.
— Нет, мадам, придётся уж мне привести двух других.
— Но почему? Почему?! По-че-му?!
Она уже начала выходить из себя и, пока он обматывал своими шерстяными кальсонами голову лошади, буквально осыпала его этими «почему?», как осыпают тумаками.
— Но почему? Почему? Почему?!
Тогда он пояснил:
— Да потому, мадам, сейчас скажу... лошадь эта, она ничего не боится... кроме других лошадей... вот чтобы она не видела их по дороге я и заматываю ей штанами голову...
Тут мадам Сара Бернар приняла решение, что в акте Ваграма придётся обойтись без всяких лошадей.
И каждый вечер из семисот или восьмисот триумфальных спектаклей мадам Сара Бернар произносила, простирая руки к небесам, слова:
― Что ж, пора за гриву ухватиться! Aléa jacta est!
Помню, как-то вечером я сидел в отцовской артистической уборной в театре «Ренессанс», болтая с его администратором Полем Мюссе, мужем Селины Шомон и бывшим директором «Пале-Рояль», когда вдруг в комнате появилась дама. Ещё молодая, но волосы с проседью, широко распахнутые бледно-голубые глаза на скорбном, хоть и улыбающемся личике, она семенила маленькими шажками, обеими руками держась за талию молодой женщины, которая таким манером направляла её движения и служила ей глазами.
Едва появившись, она заговорила:
— Где он? Да где же он?
Отец тут же вскочил, поспешил к ней навстречу и взял за руки.
— Здравствуй, Алиса!
— Ах, Люсьен, как же я рада тебя «видеть»!
Она щедро осыпала его комплиментами, теми неожиданными и особо лестными комплиментами, какие расточают лишь те, кто не может видеть.
Когда она уселась, Мюссе подошёл к ней, обнял за плечи и, не говоря ни слова, нежно расцеловал.
— Кто это меня целует? Это вы, Люсьен?
— Нет, это не Гитри. Догадайся, кто тебя целует!
— Ах, это ты, Мюссе!!
Она узнала его по голосу.
И тогда принялась без конца повторять: «Ах, спасибо, спасибо, спасибо, благодарю тебя за всё... ах, я так тебе благодарна!» — и заплакала. Незрячие глаза, из которых льются слёзы, — это поистине душераздирающее зрелище.
За что же она так растроганно его благодарила?
А вот за что.
В 1896 году, десять лет назад, была в театре «Пале-Рояль» одна неотразимо забавная и очень любимая, горячо обожаемая публикой актриса — кстати, на неё слегка похожа очаровательная мадемуазель Арлетти из театра «Буфф». Звали её Алиса Лавинь.
