Это был сильный прием. Толпа замолчала.
- Ты вшей покорми в окопах,- закричал солдат,- тогда меня и допрашивай! Царские недобитки! Сволочи! Красные банты понацепляли, так думаете, что мы вас насквозь не видим? Мало, что буржуям нас продаете, как курей, так еще и ощипать нас хотите до последнего перышка. Из-за вас и на фронте и в гнилом тылу - .одна измена! Товарищи, которые фронтовики! До вас обращаюсь! Покорнейше прошу - оцепите всех этих граждан, сделайте обыск и проверьте у них документы. И ежели что у кого найдется, так мы его сами хлопнем, без приказа комиссара правительства. Ура!
Солдат сорвал папаху и поднял ее над головой. Кое-кто закричал "ура!", но жидко, вразброд. Тотчас в толпе началось зловещее движение,- солдаты, взявшись за руки, начали ее оцеплять.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы кто-то не догадался позвонить в Совет депутатов. Оттуда приехали на грузовике вооруженные рабочие и восстановили порядок.
Постепенно митинги в разных местах Москвы приобрели свой особый характер. У памятника Скобелеву выступали преимущественно представители разных партий - от кадетов и народных социалистов до большевиков. Здесь речи были яростные, но серьезные. Трепать языком у Скобелева не полагалось. При первой же такой попытке оратору дружно кричали: "На Таганку! К черту!"
На Таганской площади действительно можно было говорить о чем попало,хотя бы о том, что Керенский - выкрест родом из местечка Шполы или что в Донском монастыре нашли у монахов тысячу золотых десятирублевок, засунутых в сердцевину моченых яблок.
Однажды весной (наступил уже май, но никто, кажется, не заметил тогда ни ледохода на Москве-реке, ни цветущей черемухи) я стоял в толпе у памятника Скобелеву. Шла схватка между эсерами и большевиками.
Неожиданно на пьедестал памятника влез Рачинский. Я даже вздрогнул. До тех пор я Рачинского в Москве не встречал.
Рачинский снял велюровую широкополую шляпу, высоко поднял трость с голой серебряной наядой, взывая к тишине, и закричал с пафосом:
- Черные тучи пытаются затмить лучезарное солнце нашей свободы! Позвольте мне, бедному и скромному поэту, живущему в мансарде, поднять свой негодующий голос...
- На свалку! - ясным и решительным, но несколько грубым голосом сказал кто-то в толпе.
- На Таганку! - охотно подхватила толпа.- Эй, кто там поближе, стащите его с памятника.
- Это узурпация! - закричал отчаянным голосом Рачинский.- Голос бессмысленной черни!
