Бет… Мег… Я моргаю и открываю глаза. Кладу голову на руль, ногтем большого пальца скребу посаженное на джинсы молочное пятно.
Приоткрыв окно, вдыхаю воздух, которым пахнет улица. Последний взгляд — и я уезжаю, пообещав себе, что больше никогда…
Звоню Тиму Гренджеру — уже который раз.
Я твердо настроен выяснить, почему за особенно тяжелую полосу на рынках они решили обвинить меня.
Сворачиваю на Хит-стрит. После четвертого гудка до меня доходит, что он и не собирается отвечать.
Сбрасываю звонок, настраиваюсь на необходимость париться в душном салоне, плетясь по пробкам забитого машинами Лондона. Ни один из братьев Гренджер не станет со мной разговаривать, мой деловой партнер высмеивает меня, жена едва терпит; любовница, похоже, намерена заездить меня, оседлав член и пользуясь им без передышки, — что, конечно, поначалу замечательно, но сейчас мне больше хочется общения.
Поговорить.
Я звоню Мег.
Она сразу отвечает:
— Папа?
— Что у тебя сейчас? Как насчет того, чтобы выбраться на солнышко на несколько дней? О деньгах не думай.
— А экзамены?
— Ох, я и…
— Ну, конечно. Заботливый папочка.
Щелчок. Я представляю, как она швыряет в сторону телефон, и внезапно пугаюсь. Сегодня я не способен ни на что — только расстраивать людей. Неужели теперь весь день пройдет под несчастливой звездой?
При мысли об этом я нажимаю на тормоз, разворачиваю автомобиль и еду на северо-восток в сторону кладбища Хайгейт. Сейчас мне нужны те единственные люди в мире, которые не станут меня судить.
Мои родители похоронены вместе: в смерти они так же рядом друг с другом, как были в жизни. Они почти не обращали внимания на нас с Беном, и я часто думал, что им вообще не следовало заводить детей.
Здесь тихо, только за оградой кладбища еле слышно шумит транспорт. Начало дня, большинство людей на работе. Я тут один — если не считать нескольких местных служителей, сгребающих сухие листья.
Низкое зимнее солнце закрыто облаками; пасмурно и зябко.
Я привычно нагибаюсь, поправляю горшки с цветами.
Достаю пластиковый пакет, расстилаю его на влажной земле и, встав на колени, выпалываю сорняки.
Кажется, что справа ветер доносит голос мамы, тихий и спокойный. Она говорит, как сильно любит нас с Беном; спрашивает, почему я так и не признался Бет.
Скоро передо мной лежит кучка потемневшей травы и прочего мусора. Под стоящими на пластиковом пакете коленями хлюпает: земля еще не просохла от прошедшего недавно дождя. Я наблюдаю за тем, как на джинсах появляются мокрые бурые круги. Бет смогла бы отстирать эти пятна, и грязь, и молоко. Отстирать пятна на одежде. Пятна на жизни. Бет всегда знает, что делать.
