— Так-то оно лучше, — услышал он.
Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Вокруг было хорошо и тихо. Он лежал и слушал стук своего сердца. Правда, у нее теперь другой голос.
Но все остальное на месте.
На висках лежала лунная прохлада ее пальцев, в кресле, жмуря глазки, задремала кошка.
Он тоже закрыл глаза.
— Ну, будет вам.
— Милая…
— А вот этого не надо.
Но он не слышал. Поскольку теперь происходило то, о чем мечтал все эти годы истосковавшийся солдат, вернувшийся с войны.
— Почему? — несмело спросил он.
— И вы еще спрашиваете?
Он приоткрыл глаза. Кошки нет. Где-то рядом закипает чайник. Ее милое лицо так далеко сейчас думал он. Но это ничего, он хорошо знает, это ничего.
— Вот, — протягивая ему подушку. — Подложите себе под голову.
Он закрыл глаза, глубоко вздохнул — все хорошо.
— Отдохните и проваливайте ко всем чертям, — она резко выпрямилась.
Конечно, она шутит, просто шутит. Он приподнялся, хотел ее поцеловать, открыл глаза и вдруг увидел, что он один. Но вот из кухни долетели звуки. Все хорошо, она не ушла.
Он приподнялся, переполз в кресло. Внутри — пустота и боль. Комната плывет, кружится вместе с кошкой — та снова здесь. Он сосредоточил взгляд на кошке — она устроилась на полу и прямо перед ним принялась мыть мордочку лапкой.
Он медленно переместил взгляд на кухню. Видимо, он пока слаб, а ему еще столько нужно спросить у Розы. А он, болван, не знает, с чего начать.
Она вернулась и принесла две чашки. Ну вот, кроме этих темных волос, она совсем прежняя.
— Я только начала заваривать, а тут вы.
Она протянула чашку, но увидев, что он дрожит, поставила ее на стол.
— Не могу, — виновато сказал он.
Она присела к столу и, глядя на него из-за краев чашки, принялась короткими глоточками пить чай. Оба сидели в полной тишине и настороженно смотрели друг на друга. Ему так много надо ей сказать. Но как? Эта невозмутимость и что-то новое, чужое в ее лице пугало его.
— Да что с вами? — не выдержала она.
Вот, что, — догадался он. — Ее глаза. Конечно, она же ничего не знала все эти годы. Думает, он ее бросил, вот и смотрит, как на врага. Но это ничего, он хорошо знает, это ничего. И окончательно потерял дар речи.
— И как вы все умудряетесь так одеваться? — ледяным голосом, разглядывая его костюм.
Да что же я такого сделал? — думал он. — Она как будто рехнулась, в самом деле.
И с чего вдруг такое бесстрастие? И это хладнокровие? У него совсем пересохло во рту, и — с ужасом представляя, чем это может кончиться, — он потянулся к чашке. Благо она была с блюдечком.
