Подозрительных - двое. Один сидит к нам спиной. Второй, рыжий с веснушками, узбек-альбинос, редкий выродок, смотрит, не отрываясь на Веронику. Раздевает её наглыми, тупыми глазами верблюда. Ладно, сука, пускай себе слюни, такое ты не скоро снова увидишь.
«Только сиди смирно и кушай, дарагой, кушай!»- молю его про себя.
Очевидно, от этих попыток мягкого гипноза, моё лицо приобретает вид «лох в панике». Испуганный ястреб.
Альбинос медленно вытирает пасть углом скатерти с пятнами в стиле «брачная ночь некрофила», и походкой «я ябу алибабу», подплывает к нашему столику.
Он явно вкладывает всю свою мужскую харизму в следующую настоятельную просьбу: «Э, сестрамджан, пайдем пместе пасидим-гаварим, атдыхаем, ды!» Его лицо тепло озаряется улыбкой когда-то принёсшей сталинскую премию актёру из фильма Свинарка и пастух.
На меня – ноль внимания. Мне всегда так оскорбительно, когда на меня смотрят как на пустое место. Ну не похож я на мастера спорта по дзюдо, так что теперь об меня ноги надо вытирать? Не мастеров спорта надо бояться, а вот таких тихих, мелких очкариков, поверьте. Очень агрессивный мстительный тип. Ходячий инкубатор маньяков, педофилов и лиц, практикующих моральный промискуитет. А этот токующий бабуин ещё и под локоть её тянет со стола. Неизящно эдак тянет. Я уверен, что насиловать мою девочку здесь они, конечно, не станут, но увидев перепуганные насмерть глаза Вероники, резко хватаю его за плечо. Пусть я лучше умру в бою, чем допустить даже отдалённую возможность такого унижения.
Не смотря на мой красноречивый и довольно грубый жест, рыжий не удостаивает меня взглядом, а просто бьёт локтём в скулу. С ленцой. И ловко так, пидрила, бьёт, аж звенеть начинает в ушах.
Вот этот отупляющий звон и животный какой-то взгляд Веронички моей и довершают все дело. Когда у вас в руке копье – все мысли на его острие. Вальтер прыгает мне в руку, он уже давно ждёт, когда я о нем вспомню, и я истерично ору: «Ссуккааа!»
Альбинос, наконец, удостаивает меня вниманием, и я, вытянув вперёд руку с вальтером, несколько раз стреляю с очень близкого расстояния. Прямо ему в лицо. Практически в упор.
Пок-пок-пок, рвется на волю сжатый газ. Я, кажется, даже слышу, как дробинки разрывают веснушчатую плоть его плоской физиономии потомственного землепашца. Все вдруг становится каким-то тихим, заторможённым.
Не думаю, что выстрелил бы без наркоза, под которым тогда жил круглыми сутками.
На его бледной, как и полагается быть у рыжего, роже, среди размазанных веснушек - три черные дырочки. Малюсенькие. Похожи на микроскопические синяки с углублениями посредине. Крови - ни капли.
