Возвращалась Катерина через день, а то и через несколько дней. Мара совсем издергалась, не представляя, где она пропадает все это время. Появлялась мать неожиданно, вваливаясь в дом растрепанная, грязная, пьяная. Мара подхватывала ее, едва стоявшую на ногах, укладывала в постель, снимала одежду, обувь, а потом подолгу сидела рядом, со страхом вслушиваясь в ее неровное дыхание. Это был то храп, то тихое посапывание, то вдруг полная тишина. Тогда Мара прислушивалась и улавливала едва слышные вдохи и выдохи. Она так боялась, что когда-нибудь мать не проснется после очередной пьянки. Даже такой, грязной, грубой, едва ворочающей языком, она была нужна Маре. Единственный родной человек, оставшийся у нее на этом свете. Хотелось верить, что мать одумается и перестанет пить. Но время шло, пролетело два года, а Катерина и вовсе дошла до крайностей. Она не являлась домой неделями, а потом возвращалась и выгоняла Мару на улицу среди ночи. Дочь по-прежнему вызывала у нее раздражение, а когда та пыталась уложить ее в кровать и напоить горячим травяным чаем, резко отбрасывала руку с чашкой.
— Отстань от меня со своей бурдой. Водки налей — выпью! Ишь, смотрит как. — Катерина наступала, а Мара пятилась к дверям. — Что-о, осуждаешь?! Вон, пошла вон. Не могу тебя видеть, рыжая паскуда, вон!
Ее пьяные крики будили соседей. Так случалось уже не раз и не два. Тетя Глаша как всегда забирала Мару к себе, а утром Катерина, нахмурив брови, настойчиво стучала в двери соседки.
— Чего шумишь-то? — Глафира Андреевна смерила Катерину осуждающим взглядом.
— Мара у тебя?
— У меня.
— Пусть домой идет, — глухо говорила Катерина и, не дожидаясь ответа, шла к себе.
— Что она там не видела и чего еще не слышала? — кричала ей вслед тетя Глаша. — Зачем она тебе в такую рань?
— Моя дочь, говорю, что домой пора!
— Иди поешь, потом пойдешь, — собирая на стол, обычно говорила Маре сердобольная соседка. Ей было тяжело видеть, как слезы то и дело наворачиваются на глаза Мары. — Переезжай ко мне насовсем. Как-нибудь проживем. У меня корова, а это сейчас большое дело. Да и сколько нам надо, как-нибудь протянем.
— Спасибо, только не могу я камнем на вашей шее повиснуть, и так столько раз вы меня выручали, — качала головой Мара, потуже переплетая тяжелую косу.
— Пустое говоришь, не о том. Главное, как тебе жить-то дальше? Вот беда. Не кончится все это добром. Бедная девочка, и что тебе делать?
— Ничего, тетя Глаша, — запивая горячим чаем хлеб с медом, отвечала Мара, хотя на душе у нее с каждым днем становилось все хуже, все темнее, все безнадежнее. Стараясь не подавать вида, Мара едва выдерживала жизнь, которая настала после смерти брата. — Есть люди, которым еще хуже приходится.
