Они улыбаются тебе, но все равно чувствуешь себя чужим. Здесь, наоборот, чужим относятся хорошо. Своего могут растоптать, но чужому окажут уважение и почет. В давние времена татары и ханов приглашали со стороны. Это пришедшая издревле особенность народа.
Халиль, конечно, видел, что Роберт остался с той девушкой. Они уже на речном вокзале перекидывались взглядами. Ладно, если понравились друг другу, пусть делают, что хотят. Пусть только без дурных последствий. Об этом он разговаривал с сыном неоднократно.
Роберт не глупый парень, голову не потеряет. За него Халиль был спокоен. Да и девушка кажется привлекательной. Был бы молод и сам бы что-нибудь предпринял. Молодец парень! Не мямля. Умеет прибрать к рукам то, что приглянулось.
У него даже поднялось настроение. Казалось, что он даже доволен тем, что приехал сюда. Конечно, доволен. Просто немного устал. И первоначальное раздражение было вызвано именно этим.
Ладно, нужно отдыхать. Спать. А завтра все будет хорошо.
К приходу сына Халиль расстелил постель. Потом приготовил свою. Переодевшись, лег. Закрыл глаза… Но стоило ему закрыть глаза, как опять перед глазами предстало недовольное лицо отца.
– В университет, видите ли, поступает! Ха!
– А что, чем я хуже других?
Отец тяжело вздохнул.
– Там таких, как мы, все равно не берут. Не теряй напрасно время.
– Берут.
– Я работу тебе нашел. Полгода поработаешь на тракторе, а там, если сможешь себя показать, поставят бригадиром. В деревне о лучшей должности и мечтать нечего. Этого упускать нельзя.
Халиль не ответил. Отец был прав. Бригадир в деревне – хозяин, все в его руках. Но деревня была маленькая, а мечты у него были большие, и ему не хотелось быть бригадиром. Опустив голову и не сказав ни слова, Халиль вышел из дома. Молча наблюдавшая за всем мать последовала за ним.
– Не сердись, сынок, на отца, – сказала она голосом, способным растопить любую душу, – он не верит, что сын простого колхозника может поступить учиться. А для того, чтобы умаслить нужного человека, у нас нет денег.
Халиль обнял мать.
– Мама, – голос парня был нежным и твердым одновременно, – я достиг такого возраста, когда сам могу позаботиться о себе. Я поеду туда, куда хочу. Только ты, пожалуйста, не сердись.
Мать ничего не ответила. Чтобы не заплакать, она стояла, сильно закусив нижнюю губу.
– Ладно, – сказала она, немного успокоившись, – по мне хоть в Америку уезжай (в голосе ее слышалась не только нежность, но и обида), будь только счастлив.
