Я подошла к тягостной эпохе. Но прежде чем начертать последние страницы истории моего времени, да будет мне позволено бросить последний взгляд на прошедшее. Казалось, что Европе надлежало начать новую эру бытия своего. Миру преподан был великий урок. По воле Всемогущего, все, что человеческий род имел в себе наиболее великого и гениального, разрушилось как скудельный сосуд. По этой же воле образовался характер, небывалый в летописях истории и предназначенный возвратить миру спокойствие, точно так же, как Наполеон имел назначением своим войну и опустошение. Сущность Александрова характера состояла в том, чтобы не казаться, а быть. Добрый по природе, примирительный по правилам и по склонности, не охотник до почестей, ненавистник лести, непоколебимой твердости относительно того, что становилось его убеждением, но трудно убеждаемый, он, казалось, создан был для той тяжкой эпохи, когда в достижении одной цели скрещивались самые противоположные начала. Он не обольстился тремя годами успехов и славы. Напротав, разочаровавшись в людях и судьбах, он начал испытывать то непроизвольное ослабление, которое обыкновенно постигает души чистые перед концом их поприща. В сердечном одиночестве, которое бывает мучительным уделом жизни на престоле, Александр сделался недоверчив, не изменяясь в прирожденной доброте своей. Печальными облаками заволоклись последние его годы, и только смерть могла их рассеять. Союзники вторично удалились из Парижа; Франция занята иноземным войском для поддержания колеблющегося престола Бурбонов, падение которого казалось вдвойне страшным, пока оставался в живых Наполеон. Каждый готовился к возврату домой с плодами стольких тревог и опытности. Император Александр глубоко сознавал, что ему предстоят новые испытания и исполнение новых обязанностей, возлагаемых на него и собственной совестью, и надеждами целого поколения, имевшего право на вознаграждение за столько принесенных жертв и оказанной верности. Русский народ, по врожденному благородству своему, не истребим ни войною, ни мирным временем. Он терпеливо ждал новой эры, и слава, которой он покрыл себя, служила ему лучшим ручательством в исполнении его надежд. Провидение осыпало его своими благами, и из них самым дорогим почитал он иметь государем человека, достойного любви его.
Но Государь этот, столь твердый в несчастий и столь великодушный после победы, ужасался игл этой политической задачи, объем и значение которой были ясны для его проницательности. Приблизить к престолу народонаселение, угнетаемое самими законами, ввести дворянство, по природе своей доброе, но избалованное произвольной властью, в границы справедливости и человеколюбия, затем определить пределы для собственной власти — такова предлежала задача. Александр был проникнут этой великой задачей и старался развязать этот гордиев узел; но его ужасала мысль об опасностях и смутах, которые могли постигнуть его родину от преобразования, столь необходимого. Он держал в руках своих роковой ящик Пандоры и старался забыть о том, что ему придется открыть его. Иногда одной минуты замедления бывает довольно, чтобы перепортить надолго будущее. Александр останавливался перед затруднениями, которые ему представлялись, и эти затруднения лишь усиливались, подобно тем фантастическим теням, которые внезапно появляются вдали на самом ясном небосклоне. Благородные и патриотические чувства, одушевлявшие народ после столь славной борьбы, еще не угасли; но раны, причиненные неприятельским вторжением, начинали сочиться, задержанная боль возобновилась, а правительство опасалось чрезвьгаайными мерами усилить общее недовольство. Вдобавок Европа не успокоилась, и Государь полагал, что обстоятельства неблагоприятны для коренных преобразований. Этими доводами обращались в ничто все его предначертания; а между тем совесть оставалась неудовлетворенной, и время не ослабляло, а только усиливало трудности дела. Утомленный несчастный Государь находил себе отраду лишь в уединении, которое сближало его с миром высшим и чуждым всех земных недочетов и бедствий.
