Появившись неспешно, на метлу уставив взгляд, столь сосредоточенно сметая пыль с крыльца и тротуара, а затем исчезнув и возвратившись с ведром и щеткой, преклонившись перед крыльцом и с такой страстью за него взявшись, небольшую свою душу она заполняла не мыслями о достоинстве физического труда. Она в обязанностях, которым недавно завидовала Зулейка, видела то же, что вчерашним утром в них видела та. Императоры давно заметили, что в каникулы их любимица с крыльцом обращалась небрежно и нерадиво. Они знали ее тайну и всегда (ибо кого долгое пребывание в Англии не сделает сентиментальным?) тешили себя надеждой на романтический союз между ней и «неким юным джентльменом», как они лукаво прозвали герцога. Его неизменное равнодушие казалось им почти личным оскорблением. Разве найдется в Англии девица милей и добрей, чем их Кейти? Внезапное вторжение Зулейки в Оксфорд особенно огорчило их, разбив последнюю надежду на то, что Кейти с герцогом придет к алтарю, а оттуда в высшее общество и будет жить долго и счастливо. Можно только радоваться, что у них не было возможности этими глупыми фантазиями забить голову Кейти. Та всегда знала, что ее любовь тщетна. Она давно смирилась со своей долей. Лишь вчера в ее чувства проникла горечь. Кейти захлестнула ревность, едва она увидела на пороге Зулейку. Вводя гостью к герцогу, она с одного взгляда поняла, что у него на сердце. Два-три раза подслушивать в замочную скважину, чтобы подтвердить подозрение, было необязательно. Эти неформальные аудиенции все же ее удивили, она едва верила собственному уху тем, что женщине возможно не любить герцога. Ревность к «этой мисс Добсон» на время сменилась жалостью к нему. Ноша, с которой она сама так легко смирилась, казалась слишком тяжелой для ее героя. Кейти жалела, что ее ухо оказалось у двери.
Этим утром, склонившись над «его» крыльцом, она в состав втираемой в крыльцо жидкости добавила слезы из голубых своих глаз. Поднявшись, она фартуком вытерла руки и руками вытерла глаза. Она замешкалась у двери, не желая показывать матери, что плакала. Вдруг ее блуждающий взгляд застыл в жгучей злобе. Она узнала направлявшуюся к ней персону — нет, не «эту мисс Добсон», как ей на долю мгновения показалось, но немногим лучше.
Выше сказано, что в помещении Мелизанда. была очевидно французской горничной. Вне помещения она была столь же очевидно Зулейкиной. Не потому, что намеренно ей подражала. Сходство возникло в силу преданности и близости. Природа никаких оснований для него не дала. Ни обликом, ни цветом они не были схожи. Выше сказано, что Зулейка, строго говоря, не была красивой. Мелизанда, как и большинство француженок, была, строго говоря, невзрачной. Но ее вид и осанка, вся ее манера держаться, была, как у всякой хорошей горничной, точной репликой госпожи. Наклон головы, смелость взгляда и блеск улыбки, неспешная покачивающаяся походка, на бедро положенная рука — все это была она, но все это была и Зулейка. Мелизанда не была покорительницей. Лишь один мужчина — помолвленный с нею официант из кафе «Туртель» по имени Пеллеас — за ней ухаживал; и других любовей она никогда не алкала. Но вид у нее был победительный, ненасытимый победами и «грозный, как полки со знаменами».
