С другой стороны, только следствием разочарования и злобы иудеев, а лучше всего сказать, следствием снова неудавшейся попытки сбросить римское иго и поставить себя исключительно в подчинение Богу, нельзя объяснить все эти жестокости, которые совершили фарисеи, воины, весь народ против Господа, весь этот избыток сарказма, который они на него обрушили. Но скажи мне и ты: как бы я сам без такой твердости и жестокости мог обходиться с народом, который позднее, как ни крути, отвергнет совершенство римского управления, сооружение водопроводов, и строительство дворцов, и всего остального, и тогда же, восстановив против себя все другие народы мира, опять поставит себя под господство Бога, который еще в давние времена вел этот народ через пустыню, представая в виде столпа дыма и пламени; народ, о котором, с той поры как он стал оседлым, было слышно так же мало, как мало мы слышим о наших собственных богах! Или, другими словами: о божествах, как о главных управителях, можно, вероятно, иметь еще меньшее представление, чем об управителях-людях.
Но об этом, если я когда-нибудь вообще затрону эту злосчастную тему, — позднее. Руф, центурион, после своей службы в Палестине окончательно спился и поддерживал свое существование преимущественно тем, что ежедневно, когда подходило время обеда или ужина, позволял христианам приглашать себя к столу, и в благодарность за угощение рассказывал им историю распятия. Распаленный винными парами, он выдумывал все новые штрихи трагедии на Голгофе и представлял и себя, и роль, которую он играл, в столь трогательном свете, что в конце застолья, по причине всеобщего умиления, этому грешнику, который каялся и проливал слезы, давали еще и чаевые, и он их тут же использовал по назначению — немедленно нес в ближайший кабак.
В конце концов он и сам под действием винных паров уже ничуть не сомневался, что в человеке, которого он пригвоздил к кресту, он узнал действительного Бога; после сильного подпития он засыпал, а на следующий день рассказывал свою историю снова.
Короче говоря, он и в этот раз описал весь ход распятия, и что мне понравилось, он сообщил об этом не отдельными кусками, а полностью, — Бог его знает, как он смог это сделать. Согласно его рассказу, события происходили следующим образом:
Был — так по крайней мере он утверждал — не один Христос, который считал, что он мессия, но с некоторых пор объявилось несколько мессий, и они не отмалчивались, как сам Спаситель, а во всеуслышание претендовали на то, чтобы их считали освободителями; действительно, я вспомнил о том времени моей службы, когда время от времени разносилась молва о подобных спасителях, мне даже приходилось усмирять волнения, которые снова и снова возникали из-за этих слухов. Но разве кто может упомнить все эти постоянные мятежи, восстания, эти бунты и небольшие войны! Об одном случае я помню определенно: в Самарии появился очередной мессия, и он говорил о себе: он тот, который ни во что не ставит ложь. Что за ложь он имел при этом ввиду, я не знаю. Иудейство же всегда находилось в состоянии брожения из-за своей вечной мечтательности и химер в голове. Во всяком случае, этот человек оказался из тех, кого мне труднее всего было усмирить; и из-за него мне приходилось использовать иногда небольшой отряд, иногда когорту, а иногда и целый легион. Короче говоря, Руф сказал, что в то время, когда он распял человека, был не один, а было два мессии — Иисус из Назарета и Иисус Варавва. И в этом есть нечто; Вар-Аввас означает: сын отца, а это было одним из имен самого мессии. И самое примечательное: этот Варавва, которого Руф представлял как второго мессию, был никем иным, как человеком, «который ни во что не ставит ложь».
