— Ну, как у вас в Хохляндии? — спрашивает.
— Какая Хохляндия? Я с Сахалина. Ваську позавчера видел, в Холмске.
В Холмске у них было пароходство. А про Хохляндию мать оттого хохмила, что батя Вася, мой отчим, с дядей Славой были земляками, из одной деревни. Где-то там, в Житомирской области затерялась их деревня. Мне она представлялась в виде чушки, огромной, жирной и всегда живой, несмотря на то что ее каждый год убивали.
— Как жив? — это уже ко мне.
— У меня японский меч есть! — похвастал я, соврав.
Японский меч я на днях видел в доме полковника Кончина, за чем-то заглянув к его сыну, моему однокашнику. Дорогое холодное оружие — две скрещенные казачьи шашки, а также по обе стороны от них палаш и японский меч — мерцало с мохнатого настенного ковра над диваном. Я в таких домах не бывал, зашел так, по случаю, о котором забыл.
— Покажи!
Я покраснел. С того и началось. Все видел этот пан Пашинский.
Пароходокорвет «Америка» бросил якорь в проливе Гамелена. Муравьев со свитой из трех офицеров с капитанского мостика смотрел на открывшийся вид. Ландшафт устраивал графа. Высокие груди сопок в густой зелени касались белых стоячих облачков, совместно отражаясь в штилевой морской лазури. Быстро ползло вверх утреннее солнце. Несколько просторных бухт, замыкаясь на проливе, соединялись между собой.
Если всмотреться, сквозь таежную зелень темнели две глинобитные фанзы, косо вросшие в землю. Только-то и всего? Муравьев знал, что там, на северо-западе, в восьми верстах отсюда, стоит немалая деревня китайцев в речном устье на берегу залива — там у китайцев за пустую бутылку и жестянку из-под пресервов можно было выменять курицу, салат или огурцов сколько угодно. Здесь, на виду у него, сопки, поросшие дубом, достигающим диаметра одной сажени, чуть ли не входили в морскую воду, не оставляя зазора меж собой и бухтой. Впрочем, на самой кромке берега били ключи и стояла высокая густая трава, как бы вырастая из морской воды, и Муравьеву показалось, что в ней мелькнула голова китайца. Похоже, то был трепанголов, оправдывавший имя бухты — Трепанговая, если перевести на русский это по-азиатски кудрявое Хай-шень-вэй. Что ж, в Китае, говорят, уже не осталось ни трепангов, ни морской капусты.
Это то, что надо, подумал Муравьев. Здесь оснуем пост и все переименуем. Европейцы уже сунули нос куда их не звали, наследили. Слава Господу, не слишком. Гамелен, фигурально говоря, утонет — будет Босфор Восточный. И нечего тут делать этому британцу порту Мэю, тем более Хай-шень-вэю, или Хейд-Сувее, или как там еще зовут китайцы сие жалкое поселеньице. Налепили тут названий на одну мушиную точку. Скорей всего, пост назовем Владивостоком. Хотя ему, Муравьеву-Амурскому, генерал-губернатору Восточной Сибири, больше показался залив Посьет, место более размашистое и впечатляющее, на его вкус. Однако как знать. У его спутников — другие впечатления наверняка. Обер-квартирмейстер Будогоский, к примеру, помалкивает, но Муравьев ясно видит, что тот, будучи начальником демаркацинной комиссии, не вполне удовлетворен Посьетской гаванью.
