Я хотел спросить девушку о дивном городе, о невиданном празднике, но раздались звуки музыки, и заколыхалось пение гимна. Пела многотысячная толпа. Я жадно ловил каждый звук, каждое слово песни и вдруг почувствовал: это песня весны, радости и торжества. Восторг охватил меня, и я понял: я участвую в празднике первого мая. Я разбираю даже припев этой песни.
— Первое мая.
— Наш праздник всемирный.
— День торжества и победы труда…
Моя растерянность, мой крик: «Так это праздник первого мая», — удивляли окружающих.
Девушка взглянула на меня, как на упавшего с луны, и обратилась к идущему рядом с ней юноше:
— Послушай, Алекс, этот товарищ положительно несносен в своем чудачестве. Нам следует поговорить с ним.
И немедленно взяла меня подруку. Тот, кого она называла Алексом, был строен (впрочем, все виденные мною люди казались необыкновенно красивыми). Одет он был в светло-коричневое трико простого изящного покроя: черную шапочку украшал синий с золотом пропеллер (позже я узнал, что это знак школы воздухоплавания).
Уставив на меня свой веселый лучисто-детский взгляд, он произнес:
— Вы, товарищ, большой оригинал. Ваш странный вид и костюм положительно меня заинтересовали. Уж не с Марса ли вы прилетели? Хотя мне хорошо известно, что с последним у нас говорит только радио, но добраться до него еще никому не удавалось.
Раздавшиеся вблизи нас звуки «Интернационала» прервали беседу. Помню, я хотел пожать ему руку, как новому знакомому, но это вызвало еще большее изумление и смех спутников. Когда музыка стихла, разговор возобновился:
— Слушай, Алекс, я думаю, этот наш странный друг — член существующего где-то общества, которое настолько увлечено эпохой Великой Революции семнадцатого года, что восстановило в своем кругу нравы, обычаи и даже костюмы того времен.
— А не обыскать ли нам его, Мэри? Нет ли в карманах его пальто кусочков черного хлеба и сахара? Насколько я помню это было обычным тогда явлением даже среди знаменитых деятелей революции.
Не помню, что я отвечал, но мои ответы вызывали смех и удивление. Кажется, в конце концов, они убедили меня, что я являюсь одним из воскрешенных сегодня в морге имени знаменитого ученого Лукьянова (профессор Лукьянов работал в 1925-х и 50-х годах в Москве в Медико-Экспериментальном Институте, ему принадлежат блестящие опыты по замораживанию живых организмов и оживлению их через несколько лет. В 1941 году, по предварительному соглашению, он произвел свой эксперимент над десятком людей, — очевидно, об этом говорили мои спутники).
