Отец опустил руку. На луке седла остался след его потных пальцев. На улице, возле батуринского двора, были привязаны верховые кони, и вскоре на крыльце появился и сам Павло, готовый к походу, сопровождаемый семьей и однополчанами. Немного подвыпивший Писаренко докладывал Павлу:
— Галагановцы точно идут, попасенцы идут, с Песчаного хутора тоже идут, а с Ганжджи-хутора пристали до акмалинцев, а может, и не пристали…
Батурин перебил сбивчивую речь Писаренко, обратился к Шульгину:
— Как камалинцы?
— Камалинцы чего-сь крутят, Павло Лукич, — сказал Шульгин, хмуря густые рыжеватые брови.
— Крутят? — переспросил Павло. — С чего ж это их закрутило?
— До их с Мечстинской лазутчиков подсылали, от Деникина.
— Гунибовцы?
— Гунибовцы вроде тронули на Армавир. Как бы наперед нас не заскочили.
Павло улыбнулся.
— На войне места всем хватит. А вот насчет камалинцев не дюже ладно… Про лазутчиков потверже узнай. Остаешься почти один, ложки некогда будет выстругивать.
— Опять за ложки, — Шульгин укоризненно покачал головой, — дались они вам, Лукич.
— Павло Лукич, — покачиваясь, сказал Писаренко, томившийся тем, что его оттерли от разговора.
— Ну, чего ты? — нетерпеливо спросил Павло.
— Может, супротив их идти несподручно. Может, заслать переговорщиков, а? Пошлешь меня переговорщиком… Хочешь, я пойду до его переговорщиком?
Павло покусал губы. Его тяжелый и сразу же недружелюбный взгляд остановился на Писаренко.
— Спужался?
— Спужался? — Писаренко округлил глаза. Потом ударил себя в грудь. — Ты же не одного со мной полку. Слухам веришь. Вот увидишь, какой до боя Писаренко лютый…
— Лютой до боя — Шульгин, — сказал Батурин, — а ты?.. Ну, пошли…
Павло заметил Мишу:
— А, Михаил Семенович! Готов уже?
Павло мимоходом пожал ему руку. Огийченко подвел коня, подарок генерала Гурдая, передал повод Павлу.
К Батурину, уже взявшемуся за луку седла, подошел отец.
— Павлушка, — сказал он, тронув сына за локоть, — может, карого конька подседлать? Жалко гнедого.
— Нет, батя, — ласково трепля коня, сказал Павло, — Никита Севастьянович для войны коня назначил. Не могу генералу, да еще родычу, перечить.
— Зубы скалишь, — упрекнул Лука, — перед отцом зубы скалишь; гляди, пеший снова не заявись, да еще с червивым пузом.
Перфиловна пыталась успокоить мужа, но Лука зло цыкнул на нее. Сердито согнал мальчишек с колодезного журавля. Подозвал Карагодина.
— Зря своего отпускаешь, сосед. Дите еще.
— Пущай попробует.
— Шибеник он. — Лука наклонился ближе: — Полковые сундуки огласил! А? Какое ему дело? Кто его за язык тянул? Поверь моему слову, не простят твоему сынку такой шкоды. Уже поговаривают старики.
