Но и в тот вечер хорошо поговорить не дали.
Какой-то невзрачный человек плеснул в Зубова-младшего из узкой склянки.
Сразу едким понесло по всей корчме. Наверное, уксус. Кто-то успел ударить, склянка разбилась в руке нападавшего, он закричал. Пришлось бежать, пока в корчме шумно разбирались с произошедшим. А дома синьор Виолли опять что-то искал, жаловался на судьбу пленника юноши — своего несчастного сына. Ворчал, сумы свои уберите из кладовой. Там к окошку не подойти, а окошко специальное, смотровое, служит как водомер. На горбатом, без перил, мостике напротив правда были нанесены отметки, как в какие сезоны поднимается вода.
На всякий случай Алёша заглянул в кладовую.
Да, Ипатич недосмотрел: окно узкое, а прямо под ним брошено несколько дорожных сум, не подойдешь. Одна сума приоткрыта, будто в нее заглядывали, Алёша даже край бумажного пакета увидел, обрадовался: неужто кригс-комиссар наконец откликнулся, а Ипатич не успел доложить?
Потянул пакет и узнал собственный почерк.
Одно к одному лежали в суме все три его отчета.
Вечная музыка, звучавшая в Алёше, утихла, ожидая, что будет дальше.
А дальше было совсем просто. Зубов-младший дождался Ипатича, сел за стол и расположил напротив себя рябого дядьку. Спросил намеренно строго: «Неужто из Венеции почту уже не возят?»
Дядька обомлел, увидев знакомые пакеты.
«Вот никак не пойму, почему письма мои завалялись в кладовой».
Дядька в ответ совсем устрашенно пал на колени.
«Отвечай, дурак, почему письма в суме?»
«Виноват, барин», — только и повторял Ипатич.
«Отвечай, почему письма лежат в суме?»
«Нельзя их отправлять, барин».
«Это почему?»
«Не могу знать, но нельзя».
«На галеру сошлю», — пообещал Зубов-младший.
«Хоть на галеру, хоть сваи бить на Неве, нельзя отправлять письма».
И дальше Ипатич повторял одно: ну нельзя, ну никак нельзя отправлять писем в Россию. Из сбивчивых слов Ипатича Зубов-младший так понял, что строгий кригс-комиссар господин Благов еще в Петербурхе настрого указал тайно от Зубова-младшего указывать все долгие остановки. Сперва Ипатич такие знаки посылал со встреченными русскими, грамоты у него хватало, но с моравских земель перестал.
«Ничего больше не указываю», — повторял.
И даже угроза галер никак на него не действовала.
«Собирайся».
«Куда?»
«В Россию».
«Как в Россию?»
«Лично повезешь почту, вручишь кригс-комиссару и отпишешь мне, как дела, пусть мне казенный кошт восстановят».
«А ты-то как, барин?»
«Я для дела сюда посылан».
