Алёша молча кивал. Волновался, как в дороге к Парадизу.
И все равно был ошеломлен, ослеп, оглушило жаром, запахом пота.
Все смешалось перед глазами, позже даже Ипатичу толком пересказать не мог.
Низкие крашеные потолки. Много-много восковых свечей. Люди в лентах, париках, широкие юбки, огромная музыка. Голоса — как нечто единое. Девки чудесные с вплывающими в сердце ангельскими голосами, такие громко не позовут во двор курочку к обеду зарезать. Дамы в круглых юбках, такая пошла бы Марье Никитишне — широкая, на версальский манер. Румяна на щеках, каждая дама кудрява. В одной зале танцевали, подпрыгивали, выделывали коленца — каприоли, в другой играли в шахматы, в шашки, вступали в резонеманы — рассуждения, в третьей на столах лежали трубки с деревянными спичками, табак в кисетах. А стену самой большой залы украшал портрет государя. И вот чудо! Вместо привычных руин, замков, чудесной заброшенной архитектуры, как на портрете Фёдора Никитича в деревне Томилино, здесь — волнующееся море, на котором белели паруса и поднимались облака над головой государя.
Замер, как красиво. Полыхнуло по сердцу огнем-музыкой.
При ярких свечах лица бледные, руки взлетают, смех раздается.
Кавалеры в цветных шелковых и бархатных кафтанах, в чулках и башмаках с пряжками, пышные букли. В отдельной комнате пили вина, на длинных столах — оловянная посуда, соленые лимоны, фленсбургские устрицы. Зеркала в простенках отражали обманчивый свет восковых свечей, немецкие приседания, металось эхо нечаянных комплимантов, и сладко-сладко текло что-то нежное сквозь струи синего дыма.
Что? Что? Только через минуту узнал — менуэт.
Это же кавалер Анри Давид так говорил — менуэт.
Значит, все сбудется. Значит, и резвый контрданс прозвучит.
Раскрыв рот, смотрел на веселых дам. Стянуты узким костяным кирасом, исчезающим в фишбойне, башмаки на каблуках в полтора вершка вышины. Смотрел на кавалеров в алонжевых напудренных париках, на каждом широкие матерчатые шитые кафтаны, стразовые пряжки на башмаках. Платья у некоторых дам были одной с корсетом материи — с длинным хвостом, парчовые или штофные, шитые золотом, серебром, сплошь унизанные жемчугами и драгоценными каменьями, как на другой день пересказывал Алёша пораженному Ипатичу.
Потом пробилось сквозь марево:
«Нам прежде всего маринеры нужны».
Голос сиплый, чужой, будто прокуренный.
А в ответ твердый голос кригс-комиссара Благова:
«Я лично привез недорослей почти сто душ. Из них ладных вырастим маринеров».
