Мне сегодня кажется, что, если через какое-то время в России случится революция, прилетит в запломбированном самолете условный Ходорковский, то новая власть опять окажется заложником все той же государственной конструкции. При ней наша гигантская территория может управляться только вертикально, пирамидально. Нужна настоящая федерализация, когда жизнь в регионах будет определяться на местах, а не в далекой столице.
— Но это сегодня самая запретная тема. Любые упоминания о ней приравниваются к экстремизму, расчленению, бог знает чему…
— Да мало ли что у нас сейчас запрещают. Мыслить никто запретить не может. В XXI веке успешны только те страны, где не подавляется инициатива и живая жизнь в провинции. Времена, когда все регулировалось наверху, ушли в прошлое. Слишком жесткая вертикаль в конце концов как раз и приведет к тому, что страна может развалиться на куски — потому что, кроме этой вертикали, ничто ее не будет удерживать вместе. Это очень опасно. Государство должно помогать провинции развиваться. И уж по крайней мере не мешать, не высасывать из нее соки.
Вот я занимаюсь сейчас семнадцатым веком — и ясно вижу: в России в ту пору успешно шли только те процессы, до которых не дотягивалась железная лапа власти. Например, освоение Сибири, на что у Москвы, занятой другими заботами, не хватало ни внимания, ни средств. В Сибирь уходили вольные люди, обустраивались там по своему разумению, и все у них, вдали от дьяков, отлично получалось. В нынешней России любая инициатива тоже успешна ровно до тех пор, пока к ней не начинают принюхиваться разнообразные власть имущие. Я недостаточно умен и образован, чтобы сформулировать концепцию «правильного устройства» страны в точных тезисах, поэтому я пишу про это роман. Он будет называться «Счастливая Россия», и по жанру это будет утопия, редкая птица в современной литературе.
— Когда это выйдет?
— Когда допишу. Я не тороплюсь, это роман из числа серьезных, которые я подписываю обоими именами — Акунин-Чхартишвили. Я вообще становлюсь все более серьезным и занудным. Необратимые возрастные изменения. Вхожу в третью терцию жизни. Первая — до тридцати лет — это детство. Вторая — до шестидесяти — молодость. А потом начинается третья, и она может быть либо старостью, либо зрелостью. От тебя самого зависит.
«В молодости мы только пили и кривлялись»
— Давайте поговорим о Советском Союзе. Я попробую объяснить, почему он лучше нынешней России. Представьте себе, что был плохой человек, но у плохого человека есть шанс одуматься, измениться… А теперь труп, и у трупа уже нет такого шанса.
