Парване смотрит то на старшую, то на младшую, то на Уве, то на охранников.
– Зачем… стойте… что за… какого еще клоуна?
– Клёуна Беппо, – растолковывает младшая, кивая с умным видом.
– Он хотел фокус показать, – добавляет старшая.
– Да туфта это, а не фокусы, – вставляет Уве.
– Ну, тот, с исчезающей монеткой. Взял у Уве пятачок, – рассказывает дальше старшая.
– Ага, а потом хотел подсунуть мне чужие пять крон, во как, – замечает Уве и с чувством оскорбленного достоинства смотрит на стоящих рядом охранников, словно его замечание объясняет всю ситуацию.
– Уве ПОБИЛ клёуна, ма. – Младшая хохочет так, будто в жизни ничего веселей не видела.
Парване долго смотрит на Уве, на младшую дочку, на старшую, на обоих охранников.
– Мы пришли навестить моего мужа. Его привезли сюда после несчастного случая. Пустите детей повидаться с ним, – объясняет она охранникам.
– Папа упай! – сообщает младшенькая.
– Ладно, – говорит первый мордоворот.
– А этот пусть остается здесь, – говорит второй, указывая на Уве.
– Скажет тоже: побил. Так, ткнул маленько, – бормочет Уве. И добавляет для верности: – Тоже мне полицейские нашлись, дурилки картонные!
– Да этот клоун все равно не умеет колдовать, – ворчит в защиту Уве старшая, когда ее ведут в палату к отцу.
Час спустя все вместе стоят возле гаража Уве. Увальню наложили гипс на руку и на ногу – выпишут через несколько дней, так сказала Уве Парване. Хотел Уве ответить ей, что увалень ее – пентюх, каких свет не видывал, но не ответил, лишь губу прикусил, чтоб не вырвалось. Чутье подсказывало: Парване и сама думает о муже не лучше. Уве убирает газеты с сидений «сааба», в салоне все еще воняет выхлопом.
– Уве, дорогой, ну, может, тебе все-таки отдать деньги за парковку? – спрашивает Парване.
– Это твоя машина? – хмурится Уве.
– Нет.
– Ну и все, – отрезает он.
– Но мне как-то неудобно, как будто тебя наказали из-за меня, – хлопочет она.
– Мне муниципалитет выписывал штраф. А не ты. Стало быть, виновата не ты, а эти козлы из муниципалитета. – Уве захлопывает дверцу «сааба». – А еще эти липовые полицейские, – добавляет он, все еще серчая на мордоворотов, заставивших его томиться на банкетке, пока Парване не пришла и не сказала, что пора ехать домой.
Будто он такой неблагонадежный, что ему нельзя свободно прохаживаться по больнице, как другим посетителям.
Парване долго смотрит на него, задумчиво молчит. Старшей дочке надоедает ждать, она направляется через стоянку к домам. Младшая блаженно улыбается Уве.
