Хунта с крайним презрением махнул рукой.
— Не парь мне мозги. Да, и напомни — я его везде найду. В родном селе — в первую очередь... Что у нас с жидами?
Саша чуть не выпал из-под защиты паутины. Он знал: это слово нельзя говорить даже в шутку. Его могли говорить только конченные подонки и фашисты. Даже Выбегалло, которого все подозревали в антисемитизме, ни разу не произнёс такого на публике — боялся, наверное. Но Хунта сказал его совершенно спокойно, и при этом — Саша это чувствовал — имел в виду именно то, что сказал.
— Да чё-та менжуются. Один Абрамыч рвётся в бой. Но у него сейчас эта херня... как её... Логоваз...
Тут Саша увидел, как в соседнем кресле появляется Володя Почкин. Был он, правда, каким-то выцветшим, цвета пыли. Приглядевшись, Привалов увидел у него на голове кепку-невидимку. От ментального зрения она, похоже, не защищала.
Хунта тоже заметил Почкина и сделал ему знак — дескать, сиди тихо. Тот кивнул и тут же громко скрипнул отодвигаемым креслом. Васюта вздрогнул, глазки у него заметались, но ничего не увидели.
— Да, кстати, — сказал он. — Шеф, можно личное?
— Отчитайся по общему сначала, — буркнул Хунта, но потом сделал благодушное лицо. — Ладно, валяй.
— Мне бы, — замялся синий, — обнал[25] маленький. Не поверишь: полторашки не хватает.
— Из-за полторашки я буду делать обнал? — не понял Хунта. — У тебя что, черви в голове завелись?
— Ну шеф, очень нужно, — впервые в голосе синего прорезались просящие нотки. — Говорю же, личное у меня. "Волгу" хочу купить. Кент продаёт. Всё бабло собрал, полторашки нету свободной.
— Ты идиот? Зачем тебе советское говно? Через пару лет "мерседес" купишь.
Саша зацепился мыслью за паутинку, чтобы не упасть. Он, конечно, читал "Огонёк" и общие антисоветские настроения разделял. Но в этих брошенных походя словах было столько презрения — даже не к советской власти, а просто ко всему местному — что Саша, наконец, понял: Кристобаль Хозевич эту страну не любит и не любил никогда.
— Шеф, — неожиданно грустно сказал синий Васюта, — ты меня тоже пойми. Я до тюрячки водилой был, большое начальство катал. На "Волгах". И всегда думал — мне бы такую машину. Через пару лет может и не будет меня. Так хоть на "Волге" поезжу.
Хунта, прищурившись, всмотрелся в собеседника.
— А у тебя чутьё есть, Васюта, — сказал он. — Ладно, хрен с тобой. Давай бумаги.
Обрадованный синий выложил на стол какие-то бумажки, соединённые скрепкой. Хунта пристально посмотрел на них, и бумажки испарились. Вместо них появилась пачка красных десяток, перемотанная резинкой.
