— Закусочка вот.
Иванов налил полстакана, поднял, повертел перед носом, губами почмокал:
— Твое здоровье, Витя.
Выпил одним глотком, понюхал корочку, принялся рыбку раздирать. Назаров сосал сухой сыр, сидел, привалившись к мешку спиной, глядел на летящие кусты за окном. Лениво думал: «Плохо, что вдвоем в купе. Выйти куда понадобится: как быть? Мешок с собой тащить? Глупо, на подозрения наведет. В гостинице уже раз сглупил: догадался, дурак, под голову сунуть». Думать думал, а знал твердо: не расстанется с мешком, не оставит его. Пусть что угодно воображает попутчик. Пусть хоть за ненормального считает. Не бросит Назаров то, что досталось ему, что с неба свалилось, на горящих белых крыльях прилетело.
Дернулась, стукнула дверь, отъезжая в сторону. Проводница белье внесла. Брала рубли, головой качала, на водку поглядывая. Иванов ухмылялся, балабонил что-то. К пяти часам утихомирился. Пиджачок сбросил, на крючок повесил. Ботинки под лавку затолкал. Завалился в брюках под простыню, захрапел. Назаров подождал минут десять, поднялся, бочком пробрался к двери. Мешок нес с собой. Нажал на ручку, отодвинул дверь тихонько, выглянул в коридор. Быстро в туалет сбегал, вернулся, улегся. Иванов бормотнул во сне, отвернулся лицом к стенке, задышал ровно.
В девять проводница чай представила. В вагоне движение началось. К окнам пижамники прилепились, курили, брились. Двери то и дело открывались. В туалет длинная очередь выстроилась. Иванов в соседнее купе закатился, в карты играть сели там, зашумели, устраиваясь, потом затихли.
В обед Иванов забежал на минуту, зыркнул глазами по купе, водку оставшуюся сцапал и опять к соседям надолго подался. Назарову сказал только:
— Ты не заболел, Витя?
— Да нет, — ответил Назаров и отвернулся к окну.
— Ну и ладно.
Ложась спать, Иванов внимательно оглядел попутчика и сказал, будто продолжая обеденный разговор:
— Чего грустить-то? Домой ведь едешь. Не в тюрьму…
Три часа тридцать восемь минут… Не в тюрьму? В тюрьме, наверное, легче. Думать не надо, бояться ничего не надо. Дыши себе в окошечко зарешеченное, на уголок неба голубого поглядывай.
Не сидел в тюрьме Назаров, не знает он о тюрьме ничего. А вот сумел сам себе тюрьму устроить. В собственном доме с голубыми ставенками. Чем не тюрьма, только что без решеток. Лизу вот еще встретил. Не то полюбил, не то так просто, скуку мужскую отводит. Аквариум завел. Не для рыбок, для денег. Лежат они на дне, песочком присыпаны. Над ними рыбки плавают, хвостами шевелят. К стенкам подплывают, глаза пучат, носами стекло пробуют. Прозрачные стенки, да твердые, не выскочить рыбкам на волю. Чем не тюрьма? Свету много, вода есть, корму Назаров дает им навалом. И богатство тут же, на дне, лежит. Полмиллиона. А жизнь к пятидесяти подкатывает. «Дети, если верна прямая теорема, это еще не значит, что верна и обратная ей». Как решить эту теорему? Как Лизе сказать? «Куда ты торопишься, Виктор?»
