В те зимние ночи они зачали ребенка, девочку, которую назвали потом Мауди. Они дали начало еще одной жизни в таком невероятном сплаве судорожного возбуждения и самозабвения друг в друге, что в сотворенном ими человеке время будет иногда само себя останавливать.
Мауди, единственное предназначение которой должно было заключаться в том, чтобы в людях, встреченных ею, не угасало томление.
Однако ночами, когда каждый из молодых супругов смотрел на себя, отразившись в глазах другого, пока глаза не начинали слезиться, Амрай вновь и вновь вспоминала о странной колющей боли в сердце. И вдруг она поняла, что это было связано с силуэтом, отразившимся в глазах Амброса, что одной ее любви не хватит для вытеснения этой тревожной, тягостной тени.
— Так вот вы где быть изволите! Я всю больницу обшарила. А он сидит себе в часовне один, как мышь в норе.
— Сестра Марианна…
— Никакая я вам не сестра. Марианна очень зла на вас.
— Но вы ведь не можете быть злым человеком.
— Еще как могу! Дайте-ка мне пластиковый мешок-то. Да вот я. Здесь. Прямо у вас перед носом. Отведу вас в палату. Ну давайте же!
— Который час, сестра Марианна?
— Много. Хорош у вас сынок, доложу я вам.
— В таком случае он завтра придет. Он добрый мальчик. Только странный уж очень. Как и вся молодежь в наше время.
— Скажите это врачу в отделении, господин Бауэрмайстер.
— Он непременно придет, сестра Марианна.
— Мы уж которую неделю это слышим. Держитесь за мою руку! Вам здесь никто больше не верит. Вы хоть знаете, во что обходитесь государству?
— У вас тоже есть дети, сестра Марианна?
— Только этого мне не хватало. Осторожно! Ступенька!
— Великое дело — иметь детей. Я бы умер за своих, за каждого.
— Во что вы обходитесь государству… Теперь помедленнее. Вот так. Еще одна ступенька. И еще. И… Гоп-ля! Это куда ни шло. Засранец ты эдакий.
В непроглядную новогоднюю ночь махнуть на Мариенру, оглядеться и понаблюдать, как уроженец Рейнской долины провожает свой год, — это стоит испытать.
Мариенру вздыбилась на восточной кромке долины, это — скальная громада с плоским теменем, с которого плавно скатываются в неровное загорье худосочные луга. Отсюда, как на ладони, видна вся Рейнская равнина, вместившая в себя и серебристый панцирь городских крыш Кура и простершаяся дальше, до горной гряды, именуемой в народе Почивающим Папой, так как проступающий на фоне заката зубчатый силуэт действительно напоминает уснувшего понтифика: монументальный контур тройной короны, переходящий в лоб патриарха, километровая линия носа, резкая впадина рта, крутой подбородок и руки, сложенные на необозримой плоской груди. И наконец взгляд срывается вниз, туда, где Рейн впадает в Бодензее и, минуя синий плат озера, уходит вдаль к серым, едва различимым предгорьям Альгейских Альп.
