— Поцелуй Иуды, — горестно повторил Морисси, воздев руки к потолку.
— Ты, я вижу, философ, — сказал Педро. — Играешь в черного. Рассуждаешь о судьбе темнокожих братьев — что для них хорошо, а что плохо. А ты ответь на такой философский вопрос: сколько ты продержишься против пистолета Тени, который, как шлюха с Сорок Второй, за одну ночь отправляет в постель двадцать самых отчаянных ниггеров спать глубоким сном? Вставай! — он резко поднялся. — Вставай! Что расхныкался?
— Я не расхныкался, — все-таки нашел я силы возразить.
Все были теперь на ногах. Перед тем как выйти, Морисси ухватил меня за руку, его сильно шатало.
— Твоя жизнь, — проговорил он заплетающимся языком, — это сладкие песенки для девочек-подростков, а моя — жесткий гангста-рэп. В этом разница между нами. А не в том, что мы по-разному относимся к миру.
Он безнадежно махнул рукой и проследовал за уже вышедшими из бара Педро и Тенью. Я обреченно за ними.
Двинулись прочь от бара одной компанией, как раньше.
— Ты там рвался в бой, — развернул меня за плечо испанец. — Повтори здесь то, что болтал в баре!
Теперь мои речи в клубе звучали для меня не чем иным, как оскорблением собутыльников, доказывать это не требовалось.
— Вот именно! — поддакнул Морисси. — Разница между нами в том, что ты невинная девочка, а я сутенер, назначающий тебе цену.
— Играешь в ниггера? — оскалился на меня Педро. — Хотел приобщиться к черной жизни? Я тебе покажу кусок черной жизни! Это когда два ниггера и один обезумевший испанец пинают твою белую башку тимберлендами на толстой подошве.
Мы стояли у входа в грязную подворотню.
— Пошли, — показал Педро в сторону ее туннеля. — Поздно метаться, — зловеще добавил он.
— С чего это я должен идти? — сказал я беспомощно, не слыша собственных слов.
— С того, что если не пойдешь, я тебя съем, — с убийственным добродушием усмехнулся Тень.
Я испугался. Не то чтобы я поверил. Но нерв каннибализма я в этом почувствовал. Именно тогда я понял, что история на сто процентов серьезная, не отвертеться.
Трое двинули в подворотню, не сомневаясь, что я пойду за ними. Я так и сделал. Поплелся. Повесив голову.
Посередине остановился.
— Даже если вы меня и правда побьете, — грустно признал я, — вы все равно будете правы.
При этих словах Педро сплюнул, как от сунутой под нос вонючей тряпки.
— Его даже избить нельзя! — пожаловался он с нескрываемым отвращением. — Он не человек. Тот, кого нельзя избить, — не человек для меня.
