Испанец спросил Хани, пьет ли она текилу. Она покачала головой и с достоинством ответила, что не пьет.
— Тут меня один поил весь вечер коктейлями, и я дала себе слово, что буду пить только неразбавленные напитки.
Нам принесли виски с ликером, испанец предложил ей, она посмотрела жидкость на свет, кивнула — не нам, а стакану, — и залпом осушила его. Я восхитился профессионализму и сделал то же.
Хани сражала наповал своим презрением к человечеству. Отвечать на расспросы полных идиотов входило в ее обязанности точно так же, как освобождаться от стрингов во время танцев в этом баре.
— Знаешь что? — глубокомысленным тоном, обещающим изречение великой мудрости, обратился к ней Морисси. — Я скажу тебе одну вещь, Хани. Ты настоящая женщина! Вот что я хотел, чтобы ты знала.
— О, в этом ты прав, вне сомнения, — ответила негритянка голосом дилера в автосалоне, предлагающего машину, которая ему не принадлежит и которую главное продать, не важно, нравится самому или нет.
— Знаешь, Хани, — перешел Морисси к следующей Моисеевой заповеди. — И с мышцами у тебя все в порядке. Обалденно накаченная спина.
— И здесь ты прав, — протянула она, не поворачивая головы.
— Наверно ходишь в спортзал, Хани?
— И в спортзал тоже, — не напрягаясь и пренебрежительно согласилась она.
— И какие ноги обалденные!
— И ноги!
— И конечно…! — бухнул наконец он.
— О, это точно! — зашлась Хани с энергией и энтузиазмом. — Она у меня определенно имеется!
— Она у тебя такая! Ты, наверное, не представляешь, какая! Она… — Морисси никак не мог найти слов. — Но главное не это. Знаешь, что главное? Глубина! Глубина и духовность — вот что делает из женщины женщину! И в тебе этого достаточно. Глубины в тебе больше, чем в Ледовитом океане!
— Ты прав, малыш, — главное в человеке душа. И она у меня есть! — отчеканила Хани как солдат, рапортующий, что винтовка всегда при нем, и в подтверждение хлопнула себя по попе, которая задрожала, как боксерская груша после джеба. Оказалось, и этого мало — она присела низко к земле, широко расставив ноги, как борец сумо, чтобы духовность, глубина и душа стали видны.
— А ты бы стала ждать меня, если бы я залетел в тюрягу? — заискивающе обратился Педро к ее торсу. И тут же хищно ощерился: — Дай вон той прелести заговорить со мной! Пусть скажет, что любит меня. Потому что я порядочный и свойский человек. — Он повернулся ко мне: — Тебе не кажется, что нет ничего выше в человеческих отношениях, чем ценить в другом родственную душу, Миша?
