— Это пройдёт…
Между тем голова кружилась всё сильнее — теперь крутящуюся вокруг меня комнату заполнял туман, и я, уже не совсем понимая, что со мною и где я нахожусь, пробормотала:
— Нет, Стемба… Мне теперь всегда будет плохо… Потому что мама никого не узнаёт, а папы нет, и Мики тоже нет… А ещё… — И тут жар неожиданно подкатил к моим глазам и из них градом покатились слёзы… Я смутно помню, что отчаянно плакала, дрожала, прижималась к «Лису» и непослушным языком пыталась пересказать ему пережитый мною ужас… Что именно я смогла ему рассказать — не помню, но одно знаю чётко: когда отчаянные всхлипы начали потихоньку стихать, Стемба взъерошил мне волосы и прошептал:
— Люди, малявка, они разные бывают — и хорошие, и не очень, но те, кто приходили к вам, — не люди, а твари! Они людьми лишь прикидываются — не суди по ним о других…
А потом была густая, непроницаемая чернота…
На следующее утро мне опять было плохо — сильно кружилась голова, а при одном только взгляде на еду меня ещё и начинало тошнить, но Стемба оказался заправским лекарем. Он отпоил меня кислым молоком, а потом ещё вытащил на прогулку, и вот на улице меня как-то незаметно отпустило… С этого дня и началось моё настоящее выздоровление: наконец-то пролившиеся слёзы облегчили лежащий на сердце камень и в окружающий меня мир снова стали возвращаться краски и движение. Лавка у окна была покинута мною без всякого сожаления, ведь теперь каждый день заполняло множество занятий: я помогала Стембе перебирать крупу и чистить коренья для супа, накрывала на стол, мела пол, вместе с «Лисом» чистила половики на снегу… А потом добралась до куклы и, переплетши ей волосы и содрав с неё парчу, соорудила ей другой наряд из остатков своего пропалённого платья — лишившаяся мишуры красавица получилась какой-то более домашней и доброй, став для меня напоминанием о Мике…
Прабабки не было долго, и вернулась она совершенно неожиданно. Стемба как раз латал прохудившийся сапог, а я, расставив еду на столе, вернулась к своей кукле, когда дверь отворилась и в комнату вошла прабабка в запорошенном снегом плаще.
— Здравствуй, бабушка… — Нарсия повернулась ко мне и, откинув капюшон, молча воззрилась на мою по-мальчишески остриженную голову. Брови её грозно нахмурились, лицо потемнело…
— Стемба!.. — Прабабка развернулась к «Лису», уперев руки в бока. — А ну подь сюды, мерзавец!..
— Госпожа Нарсия! — «Лис» подскочил со своего места, так и не надев сапог. — Я всё объясню!
