а сейчас?
Они обращались к нему с желаниями — одно безумнее другого.
На одну вдруг напало ничем неоправданное желание исследовать особый грот, чтобы узнать, лежит ли там и впрямь горка исписанных сивиллой забытых листьев,
другой ни с того ни с сего захотелось изучать влияние света и воздуха на греческие глаголы женского рода!
Да, и не хочешь, а засмеешься, вспомнив все это,
а обеих пациенток, естественно, быстренько препроводили в ближайшую больницу, где их,
насколько Дрейффу известно,
до сих пор держат,
запертыми, каждую в загаженном, усыпанным соломой стойле.
Нет, теперь это уже не помогало, как он ни пытался убедить своих пациенток в том, что их жалкие, маленькие и миленькие женские мозги не выдерживают подобной умственной деятельности.
Что они слишком малы,
что они не предназначены для того, чтобы постигать такие материи, как искусство, наука, литературное творчество, расчеты и цифры.
Что женщины могут взорваться, если не будут слушаться его советов и не откажутся раз и навсегда от попыток думать слишком глубоко и глобально.
Не помогало, сколько бы он,
с помощью капусты брокколи, слив и заспиртованного крошечного мозга крота
(про который доктор беззастенчиво утверждал, что он извлечен из женской головы среднего размера),
не пытался с точностью продемонстрировать им, как малы их интеллектуальные возможности по сравнению с мужскими…
Все равно у них до конца сеанса не исчезал некий скепсис во взгляде,
будто им постепенно что-то становилось ясно,
и они могли,
едва он выпроводит за дверь,
застыть в темном коридоре, а потом вдруг повернуться и уставиться на него так, что у него мурашки по спине бежали,
и он тут же чувствовал себя маленьким, ничтожным, глупым, робким, слабым и почти валился навзничь.
(В таком случае он, как правило, молниеносно закрывал дверь, как следует запирал ее и, потрясенный до основания, доставал зачитанный экземпляр «Короля Лира» и, чтобы успокоиться, перечитывал некоторые сцены.)
Теперь же он прямо не знал, что делать.
В трудах профессора Попокоффа ничего не говорилось об этом довольно вызывающем взгляде.
Дрейф скрупулезно прочел каждый запыленный фолиант от корки до корки,
он не ложился до трех часов ночи и спокойно штудировал каждый параграф, каждую сноску,
но, тем не менее, не нашел ничего, что могло бы сравниться с этим недавно проявившимся и чрезвычайно тревожным явлением.
Самая мысль о нем наполнила Дрейфа ужасом,
он безуспешно попытался отогнать ее,
и в этот момент, словно ангел-избавитель, госпожа Накурс постучала в дверь, просунула туда свою отлично причесанную в этот день голову и сообщила, что пришла следующая пациентка.
