келья эта, доктор,
доктор, вы здесь?
Теперь действительно было заметно, что она зовет его из холодной, голой каменной норы, из иного времени и мира, чем тот, который в данный момент царил в крошечной приемной Дрейфа на Скоптофильской улице в городе Триль.
— Да-да, милая барышня, я здесь,
продолжайте, продолжайте…
— Да, доктор, келья эта — как моя жизнь теперь:
голая, тесная, холодная,
одинокое, замкнутое пространство, где я запираюсь и мучаю себя, отказывая себе в любом удовольствии,
и когда я днем в годы своего монашества сижу с раковыми больными в одной из больничных палат монастыря,
где они лежат и умирают на простых, набитых соломой матрасах,
я, когда никто не видит, высасываю гной из их заразных ран
и причиняю себе всяческую боль,
потому что большего я недостойна,
так мне и надо,
ибо я должна искупить свое преступление!
Дрейф едва успевал записывать все, что изливалось изо рта женщины.
Руку ему свело судорогой,
он на мгновение потерял самообладание, остановился, не зная толком, где находится, и почувствовал себя столь растерянным, что вынужден был спросить:
— Какое преступление?
— Плод, доктор,
плод, потому что я надкусила запретный плод!
Она уже явно находилась в том глубоком опьянении, которое неизменно наступает после продолжительного добровольного голодания
(это, кстати, было подробно описано в трудах Попокоффа).
— Но ведь такая жизнь должна сильно вредить вашему здоровью?
Сам доктор Дрейф,
будучи убежденным любителем всего мясного
(кровавых бифштексов, жареных ребрышек, рагу из печенки),
совершенно не понимал, как человеческое существо может добровольно отказаться от подобных кулинарных наслаждений
(но с другой стороны, она ведь не полноценное человеческое существо, а всего лишь женщина, так что…).
— Да, со здоровьем у меня плохо.
Она, казалось, была смущена, но голос у нее был очень довольный, и звучал он почти вдохновенно.
— Вы знаете, доктор,
пустота, голод и вечное отрицание всякого живого импульса очищают человека,
делают его очень сильным, необузданным, и в то же время хрупким, очень внимательным и чрезвычайно восприимчивым ко всему,
его обычно столь мрачное и скудное окружение вдруг предстает перед ним более светлым и пронизанным божественным светом,
человек видит самые причудливые образы в самых темных нишах,
видит самого Бога в облике голого юного туземца,
благородного дикаря с медно-черными длинными волосами, горбатым носом, красной кожей и мрачно-сатанинскими, косо посаженными черными глазами,
