— Едва ли сумеем, голова, — заговорили сплавщики. — Вон какая прорва скопилась.
— Надо бы! — повторил Петр и с какой-то особенной душевной теплотой поглядел на своих друзей.
Этот взгляд тронул их. Пусть будет трудно — раньше такие «пыжи» разбирали за целый день, а то и больше, но как не уважить настойчивую просьбу бригадира!
И когда, как раз в полдень, было отправлено в дальнюю дорогу последнее бревно из затора, Петр снял с лысеющей головы кепку и молча поклонился друзьям. Потом поспешно зашагал в сторону дороги, залитой солнцем. Там остановился, глядя вдаль.
С реки кричали ему, а он не слышал. Он видел только эту дорогу, что выходила на простор цветущих лугов из дальнего леса. На какое-то мгновение в черных угольках глаз отразилась печаль о былом. Но скоро опять засветились глаза, снова в них загорелась радость. Он развел руками, словно собираясь обнять ими весь этот обширный край.
Спустившись к реке, к своим, сказал:
— Извиняйте, расчувствовался. — И попросил: — У кого есть махра? Ох, и затянусь!
— А чего ты, дядь Петь? — не понимая, спросил курносый Пронька, самый молодой сплавщик, новичок.
— Праздник у меня сегодня. Праздник! — повторил он. — Пять лет назад я по той дороге приехал к вам. И больше — никуда. Понимаешь теперь или нет, что это такое?
* * *
…Было так. После долгого кочевья цыганский табор приехал на Лунгу. Место понравилось. За лугами — поля, деревни, а в нескольких километрах — старинный город. Вроде бы есть где «поцыганить». Пока старшой, коренастый чернобородый человек лет пятидесяти, думал, кого куда послать, кого какой обложить «данью», из одной кибитки вышел высокий, стройный цыган с молодой женой и остроглазой худенькой девочкой в грязном, истрепанном платьишке.
Пошли к реке. Цыган был хмур, задумчив. Больше месяца ехали сюда из вятских мест. Старшой обещал там легкую жизнь. Мужиков посылал с лошадьми на шабашки, женщин — на гадания и прочие занятия. Строг был Игнат — так звали старшого, — не раз пускал в ход и плетку, требуя щедрых приношений. Но доходы были невелики, особенно у женщин. Мало оказывалось охотников на гадания. Мальцы готовы были за мизерную подачку плясать на животе, целовать землю, но охочих зрителей не находилось. Так с пустыми карманами и пришлось ехать в новое кочевье.
«А даст ли что-нибудь Лунга?» — думал молодой цыган. Не раз он ловил себя на мысли, что пора кончать со старыми порядками, с кочевой жизнью, цыганской вольностью. Какая же это вольность, когда человек не расставался с нуждой, стоял на грани дикости, бескультурья, когда настоящая жизнь проходила мимо!
