Сегодня он вновь вспомнил о старшом, Игнате, и мысленно спорил с ним: «Не прав ты, старина, что цыганам дороже всего вольное кочевье, сладость его дыма. Знаю я эту сладость!»
И все же он удивлялся: как могла пробудиться в нем жажда к труду, кто ее разбудил? Конечно же, они, русские друзья, они научили его любить труд и вдохнули в его душу уверенность, что человек все может.
* * *
Человек! Это слово Петру Алексеевичу хочется повторять много раз. Здесь, на Лунге, он, цыган, и стал человеком. Вот какой у него сегодня юбилей! Он еще раз оглядывает реку:
— Ого, опять густо пошел. А ну, за багры!..
Вечером в его доме зажглись огни. К возвращению мужа маленькая черноокая жена напекла пирогов. Послышались голоса девочек. Это к дочери, пятикласснице Гале, пришли подруги. А скоро придут в гости и его товарищи, вся бригада. Раздеваясь, он еще прислушивался к шуму улицы и приречных агрегатов. Работа не останавливалась на реке круглые сутки. Ведь Лунга — река лесная, река-труженица. Интересно, сколько же бригада сплавила леса? Да, сколько? В юбилей надо хорошо знать этот итог.
Он вслух принялся считать. И громко произнес:
— Миллион!
Сказал, засмеялся.
— Маша, золотко, слышишь, — обратился к жене, — поздравляй: я — миллионер!
— Совсем с ума сошел, — с укоризной покачала та головой, не ведая, какие миллионы он считает.
— С ума сходил Игнат, когда хвалился таборной жизнью, — ответил Петр и недоуменно развел руками: почему он сегодня из головы нейдет?
Когда пришли друзья и сели за стол, он опять подумал об Игнате и провел рукой по шее.
— Замечаю: чтой-то все гладишь ты шею, парень? — справился у него старый Кряжев.
— Так, плетка тут оставила след. Ну, рука и тянется к нему…
— А кто хлестал?
— Кто? — повторил вопрос Петр, раздумывая, рассказать или до конца держать тайну. И решился: — Власть у цыган у одного — старшого по табору. У него и плетка…
— Порядочки…
— Самоуправство…
— Погодите горячиться, — остановил зашумевших сплавщиков Кряжев. — Рукоприкладство было в старину и у наших.
— Было, да сплыло, — возразил ему курносый Пронька. И повернулся к бригадиру: — Дядь Петь, вот если бы сейчас, сию минуту, встретился ты с тем старшим, ну, с обидчиком, то что бы сделал?
— Не знаю. Об этом я не думал. Но уж в дом не пустил бы ни за что.
— Я бы его за шкирку. Не задевай достоинство человека!
— Беда в том, что цыган человеком не считался.
— Ну и ну! И что ваши глядят на своих старших? Подумаешь, князьки! — распалялся Пронька.
