- Больной восемнадцать дробь три, это ваши стихи? - спросила медсестра, не отрываясь от заполнения каких-то формуляров.
- Нет, это Пушкин написал,- ответил больной - на правом плече его полосатой рубахи черной краской был напечатан номер 18/3.
- Пушкин? - недоверчиво переспросила миниатюрная медсестра, глянув на больного блестящими черными, как мушки, глазками.
- Но, естественно, не Александр Сергеич. Я же в здравом уме, Вансуан! больной рассмеялся.- Это другой Пушкин - Василий Иваныч.
- А-а...- мило улыбнулась Вансуан. Больной вдруг подхватил ее с подушек, посадил на плечо и, повторяя стихи: В весенний день матриархата спешим на рынок за цветами... - весело закружил по комнате дежурной медсестры. Вансуан от удовольствия завизжала и быстро-быстро застучала больному по голове крошечными кулачками.
- Псих, ты же уронишь меня!
Больной остановился перед небольшим зеркалом, висевшим слева от двери в комнату. С зеркала на него глядели странные мужчина и женщина. Он - со сверкающими голубыми глазами, вдохновленный какой-то мыслью, она - с раскрасневшимся, румяным счастливым лицом.
- Не уроню. Я сильный, Вансуан. Знаешь, раньше я никак не мог представить, как выглядит ангел. Теперь знаю: ангел - это ты, Вансуан!
Девушка счастливо захихикала. Больной, продолжая смотреть в зеркало, попросил:
- Ангел, пусти меня в город. Мне очень надо!
- Еще чего! - воспротивилась Вансуан и попыталась освободиться от сильных мужских рук.- Отпусти немедленно!
- Только когда вернусь из города! - больной вдруг опрокинул медсестру на крышку стола, прижал ее левой рукой, правой резко сорвал с себя рубаху, накинул на девушку и крепко связал рукава на ее спине.
*14*
Ходасевич в одной темно-зеленой армейской майке и полосатых больничных шароварах, выйдя на холодный мартовский ветер, на свое счастье, быстро остановил такси.
- Вот так встреча! - невольно вырвалось у Вадьки, но, разглядев сидевшую за рулем женщину, тут же поправился.- Простите, обознался.
Ходасевич загрустил, сам не зная отчего, и всю дорогу, пока ехали до бара Собака баска Вилли, молчал. Вадька думал о невеселом, раздражаясь от того, что не мог объяснить причину своего упаднического настроения. Наконец, почти подъезжая к Собаке баска Вилли, поймал себя на мысли, что вынужден, словно маятник, мотаться между двумя домами - туда-сюда, туда-сюда... По сути, оба дома были связаны с именем Катарины. Один (в который он сейчас ехал) воплощал в себе показушную сторону Катарининой жизни: ее искусство, умничание, восторги тусовки, игры, модный прикид, посредственность вперемежку с проблесками таланта... В другом ее доме-жизни заумных красивостей было не меньше, даже, наверное, больше. Вдобавок в нем приливами накатывало женское эго Катарины, захлестывало волной страсти и предательства всех, кто вдруг оказывался на ее пути. Прямо-таки первобытная женщина вырастала из темных ее глубин, из самой Катарининой матки - эдакого генератора ее неистребимого матриархата! Что Катарине, например, вчерашний праздник Восьмого марта? Всего лишь один из 365 эпизодов, которыми она управляет как хочет. Напористое обаяние этого самого матриархата и заставляло Ходасевича, как одержимого, бросаться из огня да в полымя - из одного дома в другой... Бр-р! Ну и мыслишки приходят после пяти часов, проведенных в дурдоме. А что если (не дай Бог, конечно) Ходасевич погостил бы в нем подольше?..
