Родители экономили на всем, чтобы скопить денег, поместить нас в хедер и таким образом дать «приличное еврейское образование». Нам надлежало изучить нормы и строго их придерживаться, с тем чтобы, повзрослев, суметь заполучить девушку из столь же уважаемой, но желательно более преуспевающей семьи. Догадывайся они о том, что в этой затхлой задней комнатушке нас пичкали поэзией и драмой и, кажется, даже привили к ним вкус, они бы так не радовались.
Годы спустя, когда мой двоюродный брат Фишл записался на курс сравнительного религиоведения в Макгиллском университете[19], его мать отнеслась к этому вполне спокойно. «Вечно тебе кажется, — сказала она, — что где-то трава зеленее».
Однажды я, вернувшись домой, спросил у отца: а как это дядя Шона О’Брайена, который учитель, говорит, что предание о Всемирном потопе есть не только у евреев, что этот миф встречается у многих народов. Это вправду сказка? Миф? А мы учили это на занятиях по Хумашу[20]. Отец был краток. «Я больше не разрешаю тебе играть с Шоном О’Брайеном», — сказал он.
Мистер Фейнберг неустанно твердил о чести, которая нас ждет после церемонии бар мицвы: на субботней службе выкликнут твое имя и доверят прочесть предложение из Пятикнижия, — но лично меня это не слишком вдохновляло. Я уже знал всю подноготную этого мероприятия. Участники «Молодого Израиля» делали взнос на алию — все, начиная с самого состоятельного, нотариуса и члена городского совета, «Дядюшки» Мойше Такифмана, по прозвищу Такифман Двенадцать-Пятьдесят, который всякий раз громко провозглашал «Двадцать пять!»; одним из последних подтягивался мой отец с его двумя долларами. Отец, однако, обнаружил, что постоянные члены общества специально преувеличивают свои взносы, дабы заставить чужаков активнее раскошеливаться за честь читать Тору. «Свои» же участники потом втихомолку платили только половину от заявленной суммы.
Зевая, потягиваясь, пиная друг друга под длинным столом, мы считали минуты до окончания хедера. Бедный мистер Фейнберг, которому надлежало вбить в наши головы хоть немного знаний, пытался завладеть вниманием аудитории с помощью хасидских притч. Пленительных притч Бааль-Шем-Това, Менахем-Мендла из Витебска, Дов-Бера из Межерича. Однажды он рассказал нам о легендарном Любавичском Ребе, уникуме, цитирующем Тору наизусть с любого места. Если, как говорил мистер Фейнберг, проткнуть булавкой любую страницу — хоть на сорок восемь страниц, хоть на шестьдесят семь — Ребе, покачавшись в задумчивости, с точностью называет слово, на которое указал булавочный кончик. Только представьте!
