. Ульман был женат на христианке, правнучке Томаса Джефферсона
[164], и с балтиморскими евреями почти не якшался. Когда Ульман умер, правление постановило: впредь представителей избранного народа в клуб не принимать. Другого приемлемого еврея в Балтиморе, по-видимому, не нашлось».
Оправдывая эти дикие предубеждения Уильям Манчестер[165], которого Менкен в 1947 году привлек к работе в «Балтимор ивнинг ньюс», в своем письме в «Нью-Йорк таймс бук ревью» писал: «Я провел с Менкеном тысячи и тысячи часов и никогда не слышал, чтобы он оскорбительно отзывался о евреях или чернокожих». Более того, утверждает Манчестер, Менкен не допускал расовых выпадов — это теперь они запретны и даже неприличны — и в частной жизни еще в те времена, когда образованные люди как только не честили евреев и какие только шутки в их адрес не отпускали. Менкен, возражает далее его противникам Манчестер, жертва поколенческого шовинизма, то есть привычки судить прошлое по меркам нынешнего времени. «Если поколенческий шовинизм станет для нас догмой, многие герои, в том числе и герои либеральные, умалятся в наших глазах. Антисемитизм того рода, с которым мы сталкиваемся в дневниках Менкена где только не встретишь: к примеру, в ранних письмах Элеоноры Рузвельт и Эдлая Стивенсона»[166].
Такого же типа выказывания встретишь и в письмах Гарри Трумэна к его жене Бесс, в переписке Эрнеста Хемингуэя, в стихах T. С. Элиота и Эзры Паунда[167], а также в дневниках Вирджинии Вулф, которая была замужем за евреем. Вирджиния Вулф недолюбливала свою золовку Флору и в дневнике писала: «Не нравятся мне еврейские голоса, не нравится и еврейский смех».
Считать, что Менкену, да и другим талантливым людям антисемитизм можно простить, так как в образованном обществе того времени он был не только повсеместно распространен, но и в моде, все равно как откидные сиденья в автомобилях или фокстрот, до крайности глупо. То, что допустимо на стенах общественных уборных или в среде «дуржуазии», не терпимо у людей, слывущих утонченными. Словом, да, их умаляет то, что они настолько явно не сумели подняться над прискорбными предрассудками своего времени.
К предубеждению Менкена против евреев, оттого что он прекрасно знал что почем, но, что важно, а что нет, ему было невдомек, невозможно относиться без иронии. Как свидетельствует его полный недоброжелательства дневник, Менкен и сам неотступно думал о деньгах. Возьмем, к примеру, хотя бы запись от 22 сентября 1932 года: «За последние десять-двенадцать лет он (
