— А я лично, когда просыпаюсь, люблю выпить стаканчик чайку с лимоном.
В конце концов развод все же не состоялся. Вместо этого брак был аннулирован. Тут следует объяснить, что в провинции Квебек в то время на развод требовалось получить согласие парламента. Процедура это долгая и дорогостоящая. Юрист, друг семьи, нашел лазейку. Он просил аннулировать брак. Моя мать, поведал он суду, вышла замуж без согласия своего отца, будучи к тому же несовершеннолетней. Он выиграл дело. Формально — бахвалился я, бывало, в колледже — я байстрюк.
В будни отец каждое утро вставал в шесть, надевал тфилин, читал утренние молитвы и вел свой грузовик в зимнюю темень к семейной свалке по соседству с портом. Он работал у моего гневливого, необузданного деда и чванного младшего брата. Дед взял в партнеры дядю Солли — тот окончил среднюю школу, — а не своего первенца, моего отца. Отец был всего-навсего наемным работником, работал за жалованье, мать это бесило. Все его младшие братья, чтобы освободиться от власти деспота-отца, завели свой бизнес, но отец был слишком опаслив и их примеру не последовал.
— Вот наступят тяжелые времена, они как пить дать вернутся. Я еще не забыл депрессию. Это было что-то!
— Расскажи мне про депрессию, — просил я.
Но отец никогда ни про что не рассказывал. Ни про свое детство. Ни про свои чувства. Ни про свои мечты. Про секс он впервые упомянул при мне, лишь когда мне уже шел двадцатый год и я уезжал в Париж — попытаться стать писателем. Стоял в пальто дор. мод. с портативной «Ройял» в руке.
— Ты знаешь, что такое гондон. Приспичит — а мне ли тебя не знать — имей гондон наготове. И не женись там. Ради пары нейлоновых чулок и канадского паспорта они на все пойдут.
Хорошо бы. Но отец считал, что только псих может поехать в Европу. Кладбище евреев. Континент, где одни развалины да древности. Невзирая на это, он одолжил мне свой синий сундук и каждый месяц высылал пятьдесят долларов на жизнь. А два года спустя, когда я оказался у разбитого корыта, он, ни словом не упрекнув, отправил мне деньги на обратный билет. Я сказал ему, что назвал роман, который написал в Европе, «Акробаты», и он с ходу предложил мне начать название второго романа с «Б», третьего с «В» и т. д. — чем не бренд. В итоге он пришел к выводу, что писать книги не так уж и глупо. В «Лайфе» он прочел, что Микки Спиллейн[79], а кто он такой — всего-навсего гой — огреб кучу денег. Оскорбленный в лучших чувствах, я в сердцах стал растолковывать ему, что я не какой-нибудь Микки Спиллейн, я — серьезный писатель.
