Жить хотели, быть может? А умирать если придётся, так не так, чтобы мучительно. Про Разбойный приказ что только по Руси не говорили...
Грязной, на удивление, ворошил старое, искал людишек, что Пимену-архиепископу ворожей привозили со всего Севера. Бывший архиерей, сосланный в отдалённый монастырь на покаяние, не должен был больше интересовать власть. А вот поди ты... Не иначе как в Москве затевали новые казни, вот и собирали некрасивые истории — на всякий случай, вдруг пригодится?
Разумеется, те, кто знал что-либо, — молчали. Внимание власти редко кому шло на пользу. Грязной понимал это, рассчитывая не на осторожных, а на иных, жадных либо сводящих счёты. На пользу идут доносы, а не честность. Вот и вся правда жизни в версии Разбойничьего приказа. И многих из нас с вами; вы так не думаете, читатели?
Верить бы хотелось, что не думаете...
Грязной же разыскал нужных людишек: работа, знал, к кому и как подход найти.
Тех жёнок-колдуний, кто у Пимена в подклети сидели, задавили ещё в январе, тихо и не вынося сора из избы. Из хором архиепископских, то бишь. Но поведали знающие, что двоим из кудесниц, по наущению ли нечистого либо по уплате немалой доли серебра, удалось скрыться.
Расставшись с тяжёлым, глухо позванивающим кошелём, Грязной узнал, где эти жёнки скрывались.
Ещё через седьмицу, аккурат как деревья желтеть начали, осень встречая, привезли на Государев двор в закрытом возке давно ожидаемых гостий, широких в кости, крупнолицых, зычногласых. Смешно стало московскому дьяку, как завидел их, загоготали и служилые. Походили бы жёнки друг на друга, как сёстры, если бы не разница в росте, так, что одна другой в плечо дышала.
— Посмейся у меня! — сказала в сердцах та, что меньше, со злобой и обидой глядя на заливающегося в голос стрельца. — Смотри, как бы хохоталку жалеть не пришлось!
Стрелец только рукой махнул, незлобиво и добродушно.
Отошёл на шаг, давая дорогу колдуньям.
И наступил на свежий окатыш конского навоза. Поскользнулся.
Покачнулся, пытаясь удержать равновесие, повернулся на полкруга. Не удержавшись, упал. Упал лицом вниз, на остриё своего же, выпущенного из рук мигом ранее, бердыша.
Ударился губами о железо.
Взвыл.
Взвился на ноги, страшный, озверевший, с разбитым в кровь лицом и свёрнутым набок носом.
— Убью! — взвыл ещё раз, выплёвывая куски выбитых зубов.
— Я тебе убью!
Григорий Грязной, дав отмашку рукой — ведите гостий, мол, — шёл к стрельцу, старавшемуся рукавом унять кровь на лице.
