Это Умной, склонившись над плитой, сказал своё слово.
— А маленькая какая! Словно для старушки иссохшей.
— Или для младенца.
Голос царя едва не сорвался от волнения.
Значит, всё-таки младенец. Значит, правы были те, кто докладывал о смерти сына Соломонии, Юрия, от моровой болезни во младенчестве.
— Поднимайте плиту!
Пришлось повозиться, но в четыре руки Малюта и Умной смогли сдвинуть могильный камень в сторону, открыв полусгнившую колоду.
Дерево маленького гроба крошилось в руках Умного, гнилой запах ударил в ноздри.
— А это ещё что?
Умной брезгливо понюхал руки, выпачканные чем-то белым.
— Никак селитра?
— Свят, свят нас!
Малюта перекрестился.
— Отошёл бы ты, государь, не ровен час, зараза тут.
Смолой и селитрой обмазывали места погребения погибших от моровых болезней, от чумы в первую очередь.
Умной потянул сильнее, и крышка гробовой колоды отошла кверху.
Точно. Дитя похоронено. В шёлковой рубашечке, свивальнике жемчужном. При матери, пережившей своего сына.
Со святыми упокой!
Боярин Умной-Колычев перекрестился, прося у покойника прощения за осквернение места его последнего успокоения.
— Странный покойничек какой-то!
Кому знать больше о мёртвых, как не могильщикам и палачам?
Малюта недрогнувшей рукой потянул погребальную пелену, скрывавшую лицо младенца.
— Вот так шутка!
Не череп, облепленный полусгнившей плотью, увидели незваные посетители крипты, не кости, потемневшие в сыром помещении... Но грубую кору заплесневелого белёсого полена, уложенного в гроб и обряженного в детские одежды.
— Ай да Соломония!
Ухмылка царя выглядела особенно жуткой в окружении слабо освещённых факелами надгробий.
— Наговорила, стало быть, всем о моровом несчастье. Сама же — осину в гроб, а мальца своего — к надёжным людям. И никто в гроб-то не заглянул, смерти неминуемой себе не желая. Хитра была, только вот собственную скорую смерть перехитрить не смогла!
— Жив, стало быть, сын Соломонии, — догадался, наконец, Малюта.
— И нам, Григорий Лукьянович, сыскать его надобно!
Умной-Колычев вернул на место крышку погребальной колоды.
Назад была задвинута и надгробная плита, снова, хотя и небрежно, укрытая земляным покрывалом.
Растревожили покой мёртвых — так приберите за собой, не оставляйте явных следов пребывания.
— Так, значит, он жив, — про себя проговорил государь, садясь в седло.
Скрипнули ворота, впустив в монастырь рассветную прохладу. Скоро заутреня, инокини подниматься начнут. То-то переполох случится, если в монастыре мужчины замечены будут!
