Вот и сейчас Ивану показалось, что бесплотные руки ноги сдавили горло, не давая свободно дышать, потому рванул на себе ворот рубахи, чтобы глотнуть свежего воздуха. Спальные поняли по-своему, принялись махать на него, бросились открывать окна, несмотря на холод на дворе... Но царь никого не замечал, ему во что бы то ни стало нужно было высказать этому бесплотному Сильвестру то, чего не сделал в давние годы при жизни.
Выговорить за мелочную опеку, граничившую с издевательством над ним и, главное, любимой женой Анастасией. За бесконечные придирки к молодой царице... за то, что недодал ей ласки и любви по милости вот этого советчика... за... Много за что... За несвободу, взрастившую в нём желание всё сделать по-своему, пусть и во вред. За бесконечные страхи, что если ослушается, то навлечёт беду на своих любимых, на жену и детей...
Вот и слушался... Сколько раз выговаривала царица, что безволен, что подчинён попу во всём...
Ранняя весна и радостна и страшна для Москвы одновременно. Радуются люди тому, что тепло уже, что зелёная травка из земли полезла, что пережили они зиму-морену с её стужей и непогодой. Но хорошо, если весна дружная и с дождями в нужное время, а в тот год сушь стояла страшная. Как сошёл снег в начале марта, так дождей уже больше не было, сушь стояла недобрая, и ветер лютовал. Бывалые люди вздыхали, мол, не погореть бы... К середине апреля начались первые пожары. 12 апреля выгорели Никольская и Лубянка, едва-едва отстояли торговые ряды.
20 июня москвичи ужаснулись: юродивый Василий в полдень вдруг встал точно вкопанный подле церкви Воздвиженья на Арбате и стоял, обливаясь горючими слезами. Пробовали спросить, с чего бы, ответствовал, что по погибели храмовой плачет! Божий человек загодя беду чует, оттого и затосковали люди.
Прав оказался блаженный, в той церкви первой вспыхнуло, точно по злому колдовскому умыслу. Загорелось быстро, сильный ветер понёс огонь по городу. Набат поднял Зарядье, Москва горела по всей Яузе! Чёрный дым застлал небо над городом, на улицах крик стоял немолчный, рушились крыши и стены горевших домов, вопили опалённые, просили помощи растоптанные обезумевшей толпой и взбесившимися от огня и страха лошадьми! Город заволок горький смрад от сгоревших в пожаре людей и скотины, которую попросту некому было спасать, тут самим бы уберечься!
К вечеру страшное зарево над Москвой затихло, но вой по погибшим стоял и утром. Пожары часто жгли Москву, но никогда не докатывались до Кремля. Теперь и там дышать было нечем от смрада и чёрного дыма, ползущего от города. Молодого царя с царицей и родственниками вывезли на Воробьёвы горы в летний царский дворец. Туда огню и смрадному дыму от Москвы не добраться, тянуло в другую сторону.
