Вот почему, когда, забегая вперед Ксении, Арина Васильевна и другие старухи рассказали ему о том, что потянуло молодую женщину, которая и там-то была, и то-то делала, к богу, — вот почему обратил особое внимание на Ксению Сосипатр: он почувствовал смятенную душу.
— Нет ближе человека ко господу, чем многогрешивый и вернувшийся на истинный путь человек! — сказал он старухам и вызвал с их стороны пугливое, но почтительное недоуменье.
Первый осмотр Ксении заставил его насторожиться. Женщина держала себя несвободно, все время на-стороже. Потом, немного освоившись, она все же поведала ему о своем прошлом, немного отошла, согрелась, но к концу, заметил он, она снова сжалась и закрылась пред ним. Он учел это, сообразил и решил в следующий раз быть осторожней.
Поэтому в воскресенье после обедни, которую она выстояла вместе с Ариной Васильевной и другими старухами, Ксения, придя к Сосипатру, нашла строгого, углубленного и скупого на слова человека, которому все мирское, все мелочное чуждо и далеко.
— Ты, женщина, не лукавь! — предостерегает он ее сразу. — К господу богу надо идти с чистою душою. Будешь душою кривить, не спасешься. Не лукавь, говорю я! Если испытывать думаешь меня, то знай, что все мы грешны, а я, раб смиренный, как и другие...
Ксения смущается. Ей не понятно, к чему ведет поп. Она чувствует что-то новое в его обращении с нею. И она не знает в чем дело.
— Я без лукавства. Мне бы душе моей спокойствие найти... Сказывают, молитва помогает. Я, батюшка, за молитвой к вам... Помогите мне молиться, научите!
Единственным глазом впивается Ксения в попа. В глазе ее пылает ожидание, суровое и страстное. Сосипатр ловит ее взгляд и не опускает пред ним своих глаз; Сосипатр привык глядеть в глаза своим пасомым. И, однако, на одно мгновенье чувствует он, как трудно ему выдержать, не отвести в сторону своего взгляда.
Он сметает внутреннее свое смущенье и зажигается. Слова — вот его сила. Он знает это и обрушивается на Ксению потоком звучащих суровою и пламенною страстью слов. Он тратит ради этой простой и рядовой заблудшей женщины испытанное свое красноречие. Он гремит, обличающий, скорбящий, о суетности и заблуждениях мирских, гремит всеми привычными, пропитанными монастырской, отшельнической прилаженностью словами. Эти слова должны убедить, должны сломить последние остатки сомнения. Кажется, женщина сломлена; кажется, она подавлена и не уйдет. Наступает сосредоточенное молчание: поп устал, прикрыл глаза, он витает где-то не здесь. Женщина сжалась и вся еще под властью его слов. У женщины раскрывается душа. Вот скажет она самое заветное свое, самое затаенное. Сосипатр знает эти простые души и он, не открывая глаз, расслабленно и тихо приказывает:
