На следующий день выходили евреи и все ставили на прежнее место и снова зажигали свечи.
К вечеру появлялись ребята из «Памяти» и ломали ханукию. И затаптывали свечи.
Наутро евреи восстанавливали все как было.
К вечеру являлись ребята из общества «Память» – и так далее, по схеме.
Раввин предложил перенести ханукию в другое место и укрепить основание.
Инночка подошла к раввину и сказала:
– Какой смысл делать то, что будет разрушено?
Раввин погладил свою бороду – она у него жидкая и всегда чисто, до блеска промытая. И произнес:
– Деточка, дело в том, что у нас разные задачи. Наша задача – поставить ханукию. А их задача – сломать. Каждый должен заниматься своим делом…
Я стала осмыслять слова раввина. В самом деле, в моем случае у всех были разные задачи.
Моя задача – комната.
Задача Кольки – прибыль.
Задача Андрея – выпить. В его случае это – не распущенность. Это зависимость, которая управляет человеком.
Задача Андрея вошла в противоречие с моей задачей. И с Колькиной.
Базовые вопросы бытия: «кто виноват?» и «что делать?» – по-прежнему повисают без ответа.
Кто виноват? Никто.
Что делать? Ничего.
Когда Таточка родилась, сразу стало видно, что она – красавица. С первой секунды. Овальный лобик, готовые бровки и реснички.
Ребенка показали маме Тане. Мама посмотрела и воскликнула: «Красавица!»
Акушерка была усталая. Она знала, что все новорожденные на одно лицо – одутловатые от усилия. Им пришлось проделать нелегкий путь до своего первого крика, и непонятно, почему они кричат: от радости или от ужаса.
Акушерка повела глазами в сторону нового человечка и удивилась: «Правда красавица».
Назвали Наташа, сокращенно Таточка. Тата, Татуся, Туся.
Взяли няньку Анюту. Анюта приехала из деревни. Своей семьи у нее не было, специальности тоже не было никакой. Дом мамы Тани стал для нее всем: и семьей и специальностью.
Таточку Анюта обожала до дрожи. Не давала ей пикнуть, не спускала с рук.
Девочка росла, становилась тяжелая, как кабанчик, но Анюта терпела нагрузку.
Таточка восседала на ее руках, запускала свои пальчики под платок Анюты, вытаскивала волосы и с удовольствием их драла.
– Ах ты цапатиха! – восхищалась Анюта. (Цапатиха – производное от глагола «цапать».)
– Вы ей все разрешаете, – упрекал папа Сева. – Ребенок должен знать границы.
– Ее не надо дражнить, – возражала Анюта. – Надо, чтобы все по-ейному было.
Таточка любила поесть. Ее щечки стали тугими и блестящими, как яблочко. Картофельное пюре она называла «ае», «до свидания» произносила «аяне», и все в таком роде.
