И мальчик Гоша разорвал своими могучими руками бусы еще на лестнице, а на дворе стал играть в совершенно другие игры.
И летчик Тютчев, идя к женщине Нонне, чтобы узнать у нее все как есть, наступал на те самые красные бусины, крупные, как сливы, и сердце его каменело.
Я сидел у соседа сверху, играл в шамайку и, волнуясь, вел с Карнауховым философские разговоры.
— Как же вас понять, — говорил Карнаухов обиженно. — Выходит, куда ни кинь, всюду клин.
— Хорь и Калиныч, — говорил я.
— Козыри пики, — говорил писатель Карнаухов. — Выходит, если вас понять, что мы с вами вроде еще не родившейся звезды.
— За звезду! — сказал сосед снизу.
— Да, — говорил я. — Так и выходит.
— Вроде разгорающейся звезды? — приставал Карнаухов.
— За звезду! — сказал сосед сверху.
И мы выпили за разгорающуюся звезду, хотя писатель Карнаухов и возражал.
— Ну, а если я не пожелаю? — говорил он. — Если я пожелаю быть писателем Карнауховым — и точка?
— Не выйдет, — говорил я. — По мысли звезда — и точка.
— За звезду! — предложил сосед напротив.
И летчик Тютчев вошел в квартиру к женщине Нонне, и глаза их встретились.
Дом качался от волнения и трубил, как слон, в тревоге, потому что летчик Тютчев был из тех, что делают по утрам гимнастику в скафандре, а женщина Нонна имела фигуру, обтянутую штанами и свитерами, и привыкла самолично решать свои поступки.
«Нос, ну и пусть нос, — думал я наверху, волнуясь через край, — все равно что-нибудь да получится, так не бывает, чтобы ничего не было».
А летчик Тютчев и женщина Нонна смотрели друг другу в глаза, и комната наполнилась пламенем.
Но летчик Тютчев устоял и сказал голосом моего друга:
— С кем же ты есть, Нонна, если можешь мне объяснить?
— Знаешь, я до визга люблю машины, — сказала женщина Нонна и тронула рукав его кожанки.
Но летчик Тютчев устоял и сказал:
— Если можешь все-таки мне объяснить.
И женщина Нонна, нервная последнее время, как Махно, натянулась струной, засунула руку глубоко за свитер и отдала теплое письмо.
Это было письмо Циркачева, которое женщина Нонна отдала, решив, что она есть с нами, и это со всех точек зрения трудно переоценить.
24. Столкновение
Нельзя сказать по справедливости, что летчик Тютчев и сам не выходил иногда с задней площадки, но нарушал он правила законно, а этот, по его чувству, не нарушал правила законно и лез на летчика Тютчева нагло, вообще ни на кого не глядя. И летчик Тютчев взял его за все пуговицы сразу и поставил обратно в автобус, чтобы все ему объяснить, но автобус дернулся, и летчик Тютчев полетел на заднее сиденье, и Циркачев полетел на него, и кондуктор стал нажимать кнопку, автобус стал останавливаться, засвистел милиционер, закричали люди, а толстая баба Фатьма ползала по автобусу, собирая пуговицы, и летчик Тютчев предстал перед миловидной женщиной-судьей, имея протокол и путаницу в голове, потому что художник Циркачев с достоинством наговорил в протокол все, как было, а летчик Тютчев умолчал про заднюю площадку из мужской сдержанности.
