— Хорошо, — согласился Шишкин.
Мы шли молча.
— Я кормить ее буду, — вдруг твердо сказал Шишкин.
— Правильно. А как же иначе?
— А чего они едят?
— Разное… траву, стебли горькие, мясо, хлеб… колбасу можно, яблоки… молоко.
— Тогда прокормлю! — обрадовался Шишкин.
При выходе у базарных ворот молодой человек держал на коротком поводке овчарку. Шишкин, привыкший к добродушным чукотским собакам, потянулся было погладить ее, овчарка зарычала, и я удержал его:
— Ты не дома!
Овчарка вертелась у ног своего хозяина, поскуливала.
— Продаешь?
— Да.
— Павел! — потянул меня Шишкин. — Павел!
Мы отошли в сторону.
— Чего тебе?
— Не покупай ее, Павел. Ты видишь, она не хочет, чтобы ее покупали.
Овчарка лежала, уткнув голову в ботинок парню и обхватив его ногу лапами.
Я подошел к парню.
— Это очень хорошая собака. Отличная порода.
— Да, — сказал он.
— Ей всего еще четыре месяца.
— Четыре с половиной…
— Не продавай ее. Ты видишь, она тебя любит.
— Я знаю… Но у меня нет выхода, — грустно сказал парень.
— А если бы у тебя не было собаки? Где бы ты взял деньги?
— Украл бы… — тихо сказал парень. Потом подумал. — Но воровать я не умею…
И я представил: вот Шишкин смотрит расширенными от ужаса глазами, как уводят собаку и как собака плачет.
— Идем, Витя, домой!
Мы быстро пошли на стоянку такси.
В машине я успокаивал мальчика:
— Если он ее продаст, она попадет в хорошие руки.
Почему?
— Плохой человек покупать собаку не станет.
— А если он ее посадит на цепь?
Настроение было вконец испорчено.
В Хабаровск мы с Шишкиным приехали только потому, что мне давно было пора выяснить отношения с Людмилой. Я ждал ее. Афиши извещали о скором возвращении ее труппы. Вечерами я пропадал в Доме актера и таскал с собой малыша. Персонал привык к Шишкину, старушки его любили, не сердились, что он поздно засиживается со мной, за глаза мне сочувствовали и называли отцом-одиночкой.
Шишкин вел себя корректно. Во всяком случае, мне на него не жаловались.
Я заметил, что Шишкину нравятся стихи. Если он не совсем вникал в смысл, то музыку стиха, музыку слов он чувствовал как-то инстинктивно. И когда однажды в Доме актера объявили поэтический вечер, я взял с собой Шишкина. Он восторженно аплодировал каждому поэту, ему, наверное, нравилась новая непонятная работа, какую выполняли взрослые дяди. Он смотрел на них, как на живые книжки, и уговорил меня скупить сборники всех авторов, которые на вечере присутствовали.
За автографами Шишкин ходил сам и получил их вне очереди.
