- "Гуахиро"! Ты? - выдавил с трудом.
- Я!
- Что происходит? Откуда ты?
- Не из могилы, ясно. Знаю, что тебе плохо, чуешь конец. Вот и пришел. - Рамиро передвинул собачку предохранителя на своем пистолете и бросил его. Он упал на траву в метре от браунинга Гуинче.
- Эй! Что происходит? - Голос Гуинче стал прежним. - Ты что, мне друг?
- Пока нет! Однако могу стать. Гуинче понимал, что это не сон, но поверить в реальность происходящего тоже не мог.
- Чего ты вдруг оказался здесь? - Рамиро тянул время.
- Отец у меня тут лежит. А я его не знал.
- Бывает. Кровь зовет?
- Всю жизнь ничего дороже памяти о нем у меня не было. А положили здесь, когда я еще на свет не появился.
- Как это?
Гуинче начал рассказывать с жаром, словно давно хотел выговориться, а возможно, и потому, что сознательно удалял миг роковой, скорее всего смертельной развязки.
И перед глазами Рамиро Фернандеса рисовалась живая картина.
...Глубокая темная ночь окутала все вокруг. Лишь издали доносился монотонный гул сентраля "Капе-Крус". Во дворе небольшого домика, там, где к небу устремляло свою пышную крону манильское манго, притаился отец Гуинче. В просторном кармане рабочей спецовки, набитом пучками пакли, лежала смятая записка, найденная случайно час назад на столе в управлении завода. То было письмо управляющего к его жене. Последняя фраза жгла сердце. "Этой ночью твой муж дежурит. Как пробьет двенадцать, обязательно буду!"
Тот, другой, кому отдано предпочтение, бесшумно перепрыгнул через забор, замер, боязливо осмотрелся и осторожно стал пробираться к дому. Еще шаг, и он остановился у дерева манго. В мохнатой шапке листвы шелестел ветерок. Еще шаг, и стальная рука сдавила горло управляющего. Тычок коленом в живот, смертельные тиски и резкий удар головой о ствол дереза лишили жизни пришельца. И злоба, унижение, ревность разом исчезли у отца Гуинче.
"Он мертв, но она... Пусть она держит ответ!" - пронеслось в голове, и он направился к дому. Дверь не была на запоре, и вновь слепая, безудержная сила поднялась в нем. Отец Гуинче толкнул дверь, вошел в прихожую, но тут же вспышка пламени ослепила его, он ощутил боль в груди и, падая на колени, услышал гневный голос жены:
"Я вас предупреждала, негодяй!" "Это я!" - еле слышно произнесли губы отца Гуинче. Ружье громыхнуло дулом обо что-то жесткое. Женская рука кое-как нащупала включатель - вспыхнул свет. В глубоком горе женщина опустилась на пол. "Дева Мария, - шептала она, - святая непорочная, помилуй и спаси! За что такое наказание? Чиста ведь! Чиста!.." Он с трудом оперся на руку, и лицо, секунду назад перекошенное ревностью, озарилось улыбкой: он не обманут. Прилив счастья был последним, что он ощутил в этой жизни. Женщина с трудом разжала пальцы мужа, в которых он держал записку. Сердце ее замерло, губы побелели, она тихо застонала: "Дева Мария, за что? Он не прочел моего ответа!" Глаза ее округлились, и она, не вполне понимая, что делает, поднесла к невидящим глазам мужа обратную сторону записки. "Читай! Читай, о, боже!" - и потеряла сознание.
