– Я проиграл триста.
– Вот видишь! Я сразу сказал, что все дело в этом.
– Ты всегда все знаешь.
– Но послушай. Ты же проиграл триста?
– Я больше проиграл.
– Сколько еще?
– Много, – сказал Генри Карпентер. – Мне вообще за последнее время не везет. Только сегодня я почему-то задумался об этом. Обычно я об этом не думаю. Ну, теперь я иду спать, а то я тебе уже надоел.
– Ты мне не надоел. Зачем ты хамишь?
– Потому что я хам и потому что ты надоел мне. Спокойной ночи. Завтра все будет хорошо.
– Ты ужасный хам.
– Приходится мириться, – сказал Генри Карпентер. – Я, например, всю жизнь только это и делаю.
– Спокойной ночи, – сказал Уоллэйс Джонстон с надеждой в голосе.
Генри Карпентер не ответил. Он слушал Баха.
– Неужели ты в самом деле пойдешь спать, – сказал Уоллэйс Джонстон. – Нельзя же так поддаваться настроению.
– Не будем об этом.
– Почему, собственно? С тобой уже это бывало, и все обходилось.
– Не будем об этом.
– Выпей еще и повеселеешь.
– Я не хочу больше пить, и я от этого не повеселею.
– Ну, тогда иди спать.
– Иду, – сказал Генри Карпентер.
Вот как обстояло дело в этот вечер на яхте «Новая Экзума», состав команды двенадцать человек, капитан Нильс Ларсен, пассажиры: владелец, Уоллэйс Джонстон, тридцать восемь лет, магистр искусств Гарвардского университета, композитор, источник доходов – шелкопрядильные фабрики, холост, interdit de sejour в Париже,[10] хорошо известен от Алжира до Бискры, и один гость. Генри Карпентер, тридцати шести лет, магистр искусств Гарвардского университета, источник доходов – наследство после матери, в настоящее время двести в месяц из опекунского совета, прежде – четыреста пятьдесят, пока банк, ведающий фондами опекунского совета, не обменял одно надежное обеспечение на другое надежное обеспечение, затем на ряд других, не столь надежных обеспечений, и в конце концов на солидную недвижимость, которая оказалась и вовсе ненадежной. Еще задолго до этого сокращения доходов о Генри Карпентере говорили, что, если его без парашюта сбросить с высоты пяти тысяч пятисот футов, он благополучно приземлится за столом какого-нибудь богача. Правда, за свое содержание он платил полноценной валютой приятного общества, но хотя такие настроения и реплики, как в этот вечер, прорывались у него очень редко, и то лишь в последнее время, друзья его уже давно стали чувствовать, что он сдает. Они почувствовали это безошибочным инстинктом богачей, которые всегда вовремя угадывают, когда с одним из членов компании неладно, и тотчас же проникаются здоровым стремлением вышвырнуть его вон, если уж нельзя его уничтожить; и только это заставило его принять гостеприимство Уоллэйса Джонстона. По сути дела, Уоллэйс Джонстон, с его несколько своеобразными вкусами, был последним прибежищем Генри Карпентера, и своими честными попытками положить конец этой дружбе он, сам того не зная, избрал лучший способ самозащиты: появившаяся у него за последнее время резкость выражений и искренняя неуверенность в завтрашнем дне придавали ему особый интерес и привлекательность в глазах Джонстона, тогда как, постоянно уступая, он бы ему, вероятно, давно надоел – принимая во внимание его возраст. Так Генри Карпентер отодвигал свое неизбежное самоубийство если не на месяцы, то, во всяком случае, на недели.
