Всю неделю отпуска Квентин с матерью болтались, как две костяшки в стакане, в честертонском особняке. Дом для незнаменитого художника и редактора учебных пособий был просто огромен; родители купили его на деньги за бруклинский дом, проданный как раз в нужный момент. Дел у матери с сыном было по горло. Смерть — это экзистенциальная катастрофа, прореха в мягкой обшивке, которой человечество защищается от беспощадной вселенной. Просто удивительно, сколько народу кормится за счет подобных трагедий и сколько времени и денег требуют их услуги. День приезда Квентин провел у телефона, разложив перед собой мамины кредитные карточки. Она наблюдала за ним удивленно и недоверчиво. Последнее время они так редко виделись, что она все еще представляла его в виде застенчивого подростка. Высокий уверенный мужчина, предлагавший ей на выбор список урн, меню для поминок и расписание похоронных лимузинов, ее озадачивал.
Вечером они заказали еду на вынос, сыграли в скрэбл, посмотрели телевизор под сономское шардоне, которое закупалось ящиками. Квентин прокручивал в уме сцены из детства. Вспоминал, как отец учил его ходить под парусом на мелком, коричневом нью-гэмпширском озере и забирал из школы, когда ему стало плохо на физкультуре. В двенадцать он крупно поругался с папой из-за того, что тот не пустил его на шахматный турнир в Тарритауне. Квентина впервые квалифицировали в группу младше пятнадцати, и ему очень хотелось поехать. Странно, что отец никогда не поощрял академических достижений своего сына: гордиться должен был, разве нет?
Потом мама легла, а Квентин пошел в кабинет отца, комнатку с белыми стенами, пахнущую как новостройка. Колесики папиного кресла прочертили две дорожки на новеньком блестящем паркете.
Квентин, слегка захмелевший от шардоне, знал, что ищет: ему очень хотелось перестать злиться, сложить свою злость в какое-нибудь безопасное место. Он сел в отцовское кресло и стал крутиться, как маячный прожектор. Книги, папки, окно, выключенный компьютерный монитор. Свет уличных фонарей припорашивал все оранжевой пылью. Именно тогда Квентин впервые подумал, что отец, возможно, был не тем, кем казался. Что он был магом.
Наутро, когда мать уехала в «Хоул-Фудс» за продуктами, Квентин снова вошел в кабинет и сел в кресло.
Он понимал, что уже староват для таких вопросов. Обычно дети задают их себе в подростковом возрасте, но в ту пору фокусы и прочая магия интересовали Квентина куда больше личных проблем. А жаль. Кто, как не отец, должен учить тебя жизни?
