. Я нимало не иронизирую, когда пишу, что к очень приятному. Это ведь лишнее подтверждение того, что я иногда по запальчивости забывал, но что всегда, наверно, хоть и сознавая того, исповедовал: что люди, если их не очень дергать и не очень мучить, – славные и хорошие существа. Но об этом и о многом о чем еще мы с Вами еще успеем поговорить, как только я выйду в 1972 году на пенсию. Возьмем мы с Вами спицы или вышивание, сядем на солнышке и поперемоем косточки ближним своим – по нашей с Вами неисконной привычке. Если, конечно, не вовлекут меня в какое-нибудь этакое пенсионное общество по озеленению южнотаиландских джунглей или по доставке песка в Сахару.
На том я и прекращаю милую моему сердцу, но не бесконечную же болтовню. И в ожидании писем крепко Вас целую, а всем близким и знакомым – бью челом.
Всегда Ваш
Илья.
Январь 1971
Дорогой Юлик!
Я не успел еще отправить сего письма, как получил от тебя обещанное длинное письмо. Свинство какое-то, что я не стараюсь писать разборчиво; этакая, подумаешь, поэтическая вольность. Обязательно впредь постараюсь стараться.
Ничем ты, дружище, материально мне помочь не можешь, да и нужды особой нету: кроме потребности в куреве, ни в чем таком я особенно не нуждаюсь. Да и с этим как-то удавалось крутиться.
С Витей Красиным произошло вот какое недоразумение. Пару недель назад получил я от него письмо и сразу же по достохвальной моей привычке ответил. И вот сегодня мой ответ пришел обратно – и поделом: адрес был «на деревню дедушке»: Красноярский край, ул. Мичурина и пр. – словом, без поселка. Простить себе не могу такой дурости, тем более сегодня пришла от него же недоуменная открытка. Завтра отошлю то же письмо, но с объяснениями. А тебе – не обессудь – уж послезавтра: не хочу загружать цензора более чем тремя письмами в день.
За что сидит Дремлюга в ПКТ? Что-нибудь из лагерных нарушений – или принципы? Первое я от себя решительно стараюсь уклонить где возможно: и именно потому, что оне – суть не принципы.
Я сейчас сам жалею, что ты не слушал моего последнего слова: тебе оно было бы понятно. Но очень уж я боялся тогда какогонибудь писаренковского[91] фокуса-покуса, рисковать никак нельзя было ‹…›
Илья.
10.1.71
Дорогой мой Марик!
Письмо твое от 23 декабря не прилетело на крыльях. Отнюдь: раз уж я получил его только вчера. Но это и немудрено в большом потоке новогодних корреспонденций на этот адрес. Между прочим, я тоже получил довольно много открыток и телеграмм, приуроченных к празднику, а, в ряду с прочим, очень меня согрела открытка от Валерия Агриколянского. То есть не сама открытка, а факт ее написания. Стало быть, как я и подозревал, мотивы его поступков якобы «страха ради иудейска» и только – значительно преувеличивались. Пишет он пока, понятное дело, малость заторможенно, но факта его порядочности и добрых намерений это никак не отменяет.
