Существо напрягается, трясет кулаками, беззвучно кричит и в неверных лучах дневного солнца вокруг него проступает силуэт гигантского ящера. Перепончатые крылья будто колышутся на ветру, трепеща и переливаясь всеми цветами радуги. Длинное эфемерное тело, окутавшее восставшего подобно туману, сверкает черно-золотым, как и венец рогов на голове, спускающихся до загривка. Пасть зверя распахивается в такт со ртом ожившего трупа, мощный прозрачный хвост молотит по траве, не примяв ни одну былинку.
По степи проносится рык огромного раненого зверя, от которого содрогается земля.
День смерти мамы остался в моей памяти размытым пятном. В мыслях всплывали и кружили обрывочные детали — куски мозаики, большая часть которой безвозвратно утрачена. Сумеречное сознание, кажется, это называется так…
Трясущимися руками раскрыв удостоверение, я продемонстрировала его полусонной вахтерше, закутанной в пуховый платок крест-накрест. Мельком глянув в окошко, пожилая служащая отложила кружку с ароматным кофе и нажала кнопку. Блестящая офисная вертушка недовольно скрипнула, подмигнула зеленым глазом и, подчинившись судорожному напору, выпустила меня на улицу.
Я заскочила в ярко-желтое такси и, не глядя на шофера, назвала больницу. Машина сорвалась с места, оставляя позади некстати пестрые улицы родного города. Слишком яркие дома, раскрашенные аляповатыми сочетаниями оттенков: то синего с густо-кирпичным, то зеленого с оранжевым, то красного с фиолетовым. Слишком красочно разряженные прохожие, слишком броские и веселые рекламные щиты.
Чем ближе мы подъезжали к нужному месту, тем отчаянней бухало сердце, сильнее холодели руки и ноги, ежеминутно что-то обрывалось в груди… В мыслях царил полный сумбур.
Серое здание со щербатыми стенами, хвостатая очередь в регистратуру, тянущаяся по всему вестибюлю, автомат для бахил, никак не желающих налезать на сапоги. Или все из-за моих «пляшущих» рук?
Каменная лестница, люди в белых халатах и разноцветной будничной одежде, снующие вверх-вниз. Безликие коридоры, похожие один на другой как две капли воды. Казенные голубые лампы, белые стены, источающие холод стерильности, резкий запах лекарств, смешивающийся с неистребимым ароматом хлорки.
Реанимация.
Усталый заведующий отделением будто нарочно встречает меня у дверей. По его морщинистому не по годам лицу все ясно без слов…
— Она еще держится. До приемного времени два часа. Придете, и я вас пущу, — упрямится он на немую просьбу.
