Несчастный молодой человек в цилиндре и лакированных сапожках попал в историческую переделку, потерял душевное равновесие и стал помахивать дубиной и кроить черепа и земле, и Магдалине, и тому несчастному ребенку, которого когда-то оплакал Достоевский.
В самом деле, разве не характерно, что тема о безумии преследует постоянно революционного красного поэта на всех путях его.
В поэме ”Анатолеград” (к этому граду его строитель “любовью гниет”) мы читаем:
Безумья пес, безумья лапу дай,
О, дай умалишенье тихое,
Какая золотая падаль
Мои во времени гниющие стихи.
(”Конница бурь”, сбор. 2)
В поэме ”Слепые ноги” тот же поэт причисляет себя к тем, которые «безумнее психиатрической лечебницы приветствовали волчий вой и воздвигали гробницы». В поэме ”Встреча” снова вырисовывается перед вами “тихое помешательство на четырех лапах”… Только почему же тихое?
На фоне психиатрической лечебницы так понятно кровавое буйство и наряду с ним мания величия этого нового Христа, который говорит своей Магдалине:
Магдалина, слыхала – Четвертым
Анатолию
Предложили воссесть одесную,
А он, влюбленный здесь на земле в
Магдалину: “Не желаю!” гордо.
Эта мания величия является другой ипостасью больного поэта, поднимающего так высоко и гордо “скипетр” своего лба. Поэт нас уверяет, что “великолепен был Лоренцо, великолепней Мариенгоф”. Когда “он стихами чванствует” или “развратничает с вдохновением”, он всегда себя чувствует испанским королем только не Фердинандом Восьмым, а Филиппом Вторым.
Один иду. Великих идей на плечах котомка
Заря в животе,
И во лбу семь пядей
Ужасно тоскливо последнему
Величеству на белом свете.
(Мариенгоф развратничает с вдохновением)…
Пророк, который “любовью гниет” и злобой пылает, у которого “сердца скворечник пуст” с величайшей тоской и правдивостью отвечает на вопрос – куда он идет:
Никуда.
Просто – у меня пути нет —
Его смыл весенний дождь
А в зрачках окровавленный след стынет.»
Отдохнем, уважаемый читатель, от цитат дотошного критика и мариенгофской безумно-кровавой поэзии, нагло называемой им «золотой». Ведь у него даже следы и те окровавленные. Такова уж суть поэта-Мясорубки.
Как указывалось выше, друзья и критики взяли это слово из его же поэмы «Кондитерская солнц» Так что приобретению себе такой клички способствовал сам же Анатолий Мариенгоф – первый в России акын красного террора. Впрочем, сам ловко увернувшийся от него.
